Дорога-Мандала - Масако Бандо

— Однажды сын с дочерью решили сводить его к психиатру, — сказал Такатоми, поглаживая себя по коленям, обтянутым заношенными брюками. Похоже, упомянув о психической нестабильности Охары, он хотел оправдать травмы, нанесённые Михару и Ёситакой.

— Едва услышав о психиатре, Охара разъярился и заявил, что порывает с детьми. В конце концов он ведь может вести обычную жизнь, возделывать огород, готовить себе еду, да и сама эта заброшенная всеми деревня напоминает изолированную от мира психиатрическую больницу.

— Я в здравом уме, — раздался слабый охрипший голос. Все присутствовавшие, вздрогнув, обернулись к постели Охары. Тот успел проснуться, его глаза из запавших глазниц с ненавистью глядели на Такатоми.

— Я вам не Тасиро. Я из-за войны не спятил. А он вечно раскаивался в содеянном и в конце концов утопился в реке. Это позор для мужчины! Я никогда не оправдывался, жил, ни от чего не прячась!

Все смотрели на Охару как на заговорившего покойника. Охара бросал вокруг себя гневные взоры.

— Это что же, только потому, что мы проиграли, Великая восточно-азиатская война стала считаться ошибкой?! Теперь никто не гордится тем, что воевал. А как же мои боевые товарищи, погибавшие, веря призывам «Будем сражаться под японскими флагами до последнего солдата!», «Вы погибнете не напрасно!»? Разве не стыдно выжившим перед погибшими товарищами?! Мне стыдно. Поэтому пусть отсохнет мой язык, если я назову ошибкой то, что мы сражались на фронте! Мы все шли на войну за победой, чтобы защитить своих жён и детей. Не родину, а матерей, жён и детей. Разве у нас был выбор?! Ошиблись те, кто начал эту войну. Мы, получившие красные повестки, лишь выполняли свой долг. Но война была проиграна, и выжившие превратились в побитых собак. А когда побитые псы становятся отцами, откуда взяться чувству собственного достоинства у детей и внуков таких отцов? Наша деревня поселенцев не выжила потому, что люди утратили чувство собственного достоинства. Поэтому при первых же трудностях, поджав хвосты, сбежали в город!

— Так ведь времена изменились! — сказал Такатоми, обращаясь к Охаре как к ребёнку.

— Да, времена изменились. — Охара приподнял голову. Его глаза горели из-под набрякших век. — Проиграв войну, Японии осталось лишь трусливо прятаться за спиной Америки. Так ради чего мы воевали? Разве не ради того, чтобы не допустить на нашу землю американцев? Миллионы японцев отдавали свою молодость и свои жизни, чтобы защитить родину от рыжеволосых варваров. А нынешняя молодёжь?! Да они сделались ручными обезьянками при американцах. Смотрят их фильмы, слушают их музыку, одеваются, как они!

— Это не американизация, а глобализация, — как всегда непринуждённо вырвалось у Михару. Но Охара тут же оборвал её:

— Бабам этого не понять. Не понять, что такое война. После войны женщины стали заискивать перед американскими солдатами, льнули к ним, как шлюхи! Ради чего мы воевали? Разве не ради того, чтобы защитить женщин и детей?! Но эти женщины и дети унижаются перед американцами. Нас предали! Предала родина, предали наши близкие!

Голос Охары дрожал. И Сидзука, и Михару, и Такатоми, и Ёситака подавленно молчали.

— Конечно… Нам не понять, как трудно вам пришлось на фронте, — робко сказал Ёситака.

— Конечно не понять, — заявил Охара, опустив голову на подушку. — Я прошёл всю Великую восточно-азиатскую войну. С двадцати лет я ползал в грязи. А во время «инцидента у Люкоуцзяо»[62]меня отправили в северный Китай, оттуда перебросили в Шанхай. Ожидалось, что, одержав победу в Шанхае, мы с триумфом вернёмся на родину, но бои длились целых три месяца. Потеряв многих товарищей, мы наконец захватили Шанхай и думали, что теперь вернёмся домой героями, но нас бросили на Нанкин. К тому же эшелоны снабжения не поспевали за нами, мы остались без еды. Нам велели перейти на самообеспечение и реквизировать продукты на местах. Это был кошмар. Голодные, с мешками с песком на плечах и с оружием в руках мы шли к единственной цели — к Нанкину.

Задумавшись о тех временах, Охара замолчал. Сидзука, которая слышать больше не могла этих хвастливых речей о войне, достала тетрадь с реестром.

— Простите, господин Охара, вы знаете владельца этого реестра?

Охара озадаченно взял тетрадь и по-стариковски отвёл руку подальше, разглядывая надпись на обложке — «22-й год Сёва». Он внимательно рассматривал тетрадь, в задумчивости сощурив глаза.

— Он разыскивал записанные в этой тетради адреса. Наведывался в дома, где когда-то давно складировались лекарства, — пояснила Сидзука.

— Лекарства, — пробормотал Охара.

— Да. Он торговец лекарствами. Эту тетрадь нашли в вашем доме, она принадлежит моему мужу.

Не обращая внимания на взывавшую к нему Сидзуку, Охара перелистывал страницы. Но взгляд у него был отсутствующий, словно перед глазами у него была не тетрадь, а что-то совсем другое.

— Вы помните владельца этой тетради? — Сидзука начинала проявлять нетерпение.

— Конечно, помню, — неожиданно ответил Охара низким голосом. — Наглый негодяй, пристававший к Фумико.

Асафуми приставал к женщине! Сидзука растерялась. Это было совсем не похоже на того Асафуми, которого она знала.

— Приставал? Что вы имеете в виду? — потребовала разъяснений Сидзука. Но тут вмешался Такатоми:

— Охара, муж этой женщины вовсе не приставал к Фумико.

Охара, сердито поджав губы, с ненавистью смотрел на тетрадь.

— Уважаемые посетители! Время посещений подошло к концу, — донеслось из коридора. Одновременно с объявлением раздался звуковой сигнал. Это был высокий металлический звук.

— Воздушная тревога! — Охара, отбросив тетрадь, вскочил с постели. Забыв о боли от ожогов, он нагнулся и, энергично похлопывая себя по бокам, гневно крикнул:

— Где винтовка? Сава, Морияма! Винтовку, принесите мне винтовку! — приказал Охара, оглядевшись вокруг.

— Охара, успокойтесь!

Охара сбил с ног попытавшегося остановить его Ёситаку.

— Прочь с дороги! Сюда летят вражеские самолёты! — Охара уставился в потолок, словно видел там вражеские огни. Его руки вытянулись по швам, сжимая воображаемую винтовку.

Михару нажала на кнопку вызова медсестры. Находившиеся в палате посетители и больные изумлённо смотрели на Охару. Заслышав шум, из коридора в палату стали заглядывать и другие больные.

Сидзука наклонилась, чтобы поднять брошенную Охарой тетрадь. Но не успела сделать этого, как кто-то вцепился ей в волосы. От боли Сидзука вскрикнула. Тут же перед её глазами оказалось коричневое лицо Охары.

— Ах ты, шлюха! Мечи из ножен! Вонзим их в эту грязную дыру! — Лицо Охары исказила ярость.