Софья Алексеевна - Нина Молева
Шрифт:
Интервал:
— Да ты что, Фекла, белены объелась? Какое для супротивницы царской Царствие Небесное? Гореть ей до Страшного Суда в геенне огненной!
— Не прогневайся, государыня-царевна Софья Алексеевна, а только наши расчеты да вины Господь во царствии своем иначе пересудит. Отмаялся человек на земле, доброты да милосердия своего ему не пожалеет. Правда-то, она у Господа нашего и у людей разная. Где нам, грешным, Господнее произволение уразуметь.
— Государыня-царевна, Марфа Алексеевна, хоть ты негодницу уйми. Ишь до чего разошлась — в царской правоте сомневаться стала! Где ж такое слыхано! Вот и прав государь-батюшка, каленым железом неслухов выжигать надо; иначе недолго стоять русской земле.
27 ноября (1675), на день празднования Божьей Матери, в память Ее Знамения, бывшего в Новгороде Великом, приходили к патриарху на благословение казаки Запорожские, атаман с товарищи.
— Намереваешься ли, великий государь, школу Греко-латинскую посетить? Голландцы, что там побывали, не знали, что и сказать — нахвалиться не могли. И порядок-то в ней, и дети-то одних бояр учение принимают, и благонравию обучаются — до шестнадцати лет у иноков под надзором остаются, по-латински, как на языке родном, диспуты ведут, орации произносят. А более всего господин Кленк похвалял, что от дурных примеров вдали растут. Вот только засомневался насчет духовных отцов ссыльных, мол, не след им среди молодых быть.
— Кто ж это взболтнул ему, владыко?
— Не дознался еще. Сам в безмерном удивлении пребываю от его осведомленности.
— Не твои ли иноки за чашей доброго вина? Поди, угощал их?
— Как не угощать. Столы большие ставили, как ты, великий государь, захотел.
— А с чего разговор о ссыльных пошел?
— С княгини Анны Глинской. Ведь вся беда на Всехсвятском пожаре при государе Иване Васильевиче Грозном от духовника государева, протопопа Благовещенского Федора Бармина приключилась. Кричать принялся, что княгиня с детьми и людьми своими по Москве ездила и волхвовала. За духовником бояре, а там и до толпы недалеко. До того народ озверел, страх Божий позабывши, в храме Господнем, у самого митрополичьего места сына княгининого — князя Юрия в клочки растерзал. В толк не возьму, как его государь Иван Васильевич простил — постригся поп в Чудовом монастыре, там же и дни свои скончал. От вины своей занемог, разболелся, да и порешил схиму принять.
— Покаяние не тюрьма.
— А боле ни о чем господину Кленку, великий государь, говорить не стал. Сам ему указал, что место сие святое, потому что принимали в нем святое крещение, по обычаю, царские дети. Да уж коли о Глинской речь повели, правда ли, великий государь, будто ты царевен своих сватать за иноземных королевичей решил? Слух до меня дошел из Посольского приказа.
— Дальше слухов, владыко, дело еще не пошло.
— И слава тебе, Господи. Нешто мыслимо православных царевен за папежников отдавать.
— Какую ж судьбу ты им, владыко, прочишь? В царском терему век скончать? А ну как долгий окажется? Аль в монастырь идти, как сестра-царевна Анна?
— А хоть бы и так? Святое дело. За государя да за державу Российскую Бога молить, плохо ли? Нет им ровни среди правителей православных, стало, так тому и быть. О мирском, государь, хлопочешь, о мирском. И о школе тебе я не зря сказал. Рацеи тебе преотличные школяры приготовили, только как бы и к ним папежники ходу не отыскали. Учителя-то все киевские, а там, сам знаешь, до Риму недалеко.
— Рим Римом, владыко, а что со своими бунтовщиками делать будем? Когда осаде соловецкой конец придет? Шестой год отряды царские у стен обители стоят. Шестой, владыко! Кругом супротивность великая, но чтоб твои иноки так в упорстве своем закоснели! Обращался ли ты к ним, и давно ли?
— Обращался, государь, да они грамоты патриаршьи не принимают. Не читаючи, гонцу возвращают. Мол, не патриарх я для них, не отец духовный.
— Что ж, пущай пеняют на себя. Казнить их буду. Всех, как есть, казнить! Пусть пощады да милости не ждут. Нет у меня боле на всех супротивников терпения. Благослови, владыко!
— Господь да пребудет с тобой вовеки, великий государь.
19 января (1676), на день памяти преподобного Макария Великого, Египетского, приходили к патриарху ко благословению черкасы, что от Дорошенка приезжали, Павел Елетка с товарищи.
22 января (1676), на день памяти апостола Тимофея, присномучеников Анастасия Персеянина и Анастасия, диакона Печерского, в Ближних пещерах, воевода Мещеринов взял Соловецкий монастырь, благодаря монаху Феогносту, указавшему царским отрядам тайный ход в обитель. Из защитников монастыря оставлено 14 человек, остальные казнены и разосланы по тюрьмам.
— Худо, худо государю!
— Как худо? Занемог, что ли?
— Какое занемог! Никак, кончается. Духовник уж давно в опочивальне. Князья Одоевские приехали: Яков Никитич да Никита Яковлевич, чуть не бегом бежали.
— А за детками, за детками-то послали ли?
— Послали, а как же. Вон, не видишь, что ли, царевич Федор Алексеевич поспешает. Дорогу, дорогу царевичу!
— За царевнами недавно пошли. Поди, тотчас и будут.
— Царица-то в опочивальне?
— Нетути. Не приходила.
— Да ты что? Как не приходила?
— Не посылали за ней, оттого и не приходила еще.
— Никак, идет. Слышь, голосит. Не она ли?
— И впрямь она. Да и мамок взгомонила — царевичей несут.
— Как на всех места хватит. Старшие царевны государыни поспешают. Арине Михайловне вона как трудно идтить-то.
— Известно, ногами болеет, да и дышать тяжело стала, что твои мехи кузнечные. Издаля слыхать.
— Редко сестрицы у государя бывать стали. И не упомню, когда к нему приходили. А уж государь к ним давно ни ногой.
— Никак, родители царицыны подошли.
— Да полно тебе, нешто их сюда впустят. Сама царица не больно-то их жалует, к себе не допускает, а уж чтоб в такой-то час!
— Четвертый час утра.
— Четвертый, говоришь? В такое время и батюшка государев блаженной памяти Михаил Федорович дух испустил. Видать, сам за сыном пришел. Говорят, так бывает.
— Господи, неужто и впрямь не дожить государю нашему даже до утра? Что за напасть за такая!
— Едва весточку о казнях соловецких получил…
— Замолчи! Смерти не боишься…
Душно. Душно в опочивальне государевой. От шепотов. От страха. От слов молитвенных — каждый свое твердит, что на ум придет. Свечей много, а свету нет. Ровно туманом покои заволокло. На окошках войлоки откинули, да все едино ночь. Ни зги не видать, ни огонька. Монахи от Чудова аналой пристраивают в углу, взад-вперед протискиваются. Дохтур у постели стоит, руку государеву не отпускает. Побелел весь. Чашу с питием лекарственным в сторону отвел — лекарский ученик едва на ногах удержался. Старшая царевна Арина Михайловна, как вошла, на колени рухнула, головы с пола не подымает. Сомлела, может? Татьяна Михайловна к балясинке прислонилась в ногах государевых, губами перебирает, перебирает. В государя всматривается. Иной раз слезинку смахнет, снова шепчет, ровно не видит никого округ. Младшие царевны у постели расставились. Софья Алексеевна наследника Федора Алексеевича за плечи обняла. Освободился от сестриных рук. Сам к государю шагнул: «Батюшка-государь! Что же ты, батюшка…». Князья Одоевские царевича подхватили. Слушает. Головой кивает.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!