Джек Ричер, или 61 час - Ли Чайлд

— Как долго вас не будет?

— Около двух часов.

— Со мной все будет хорошо.

— Да, если вы сделаете так, как я прошу.

— Я обещаю, что сразу спущусь в подвал, запру дверь и буду ждать пароль.

Ричер кивнул и больше ничего не сказал.

Джанет Солтер будет в безопасности.

Ричер вышел в коридор и надел огромную куртку. Проверил карманы — шапка, перчатки, пистолет. Все на месте. Зазвонил телефон. Женщина, сидевшая на ступеньке, ответила на звонок и сразу протянула трубку Ричеру.

— Да? — сказал он, рассчитывая, что это Петерсон.

— Мы сумели отыскать часть списка грузов, — сказал голос из Вирджинии.

— И?

— И остаток жизни я проведу, рассчитываясь с этим парнем. Ты представляешь, как трудно было добыть никому не нужный лист бумаги, написанный пятьдесят лет назад?

— У них работают такие же клерки, как у нас. Чем им еще заниматься?

— Они утверждают, что у них полно работы.

— Не верь им. Так что в списке?

— Сорок тонн излишков оборудования, доставленных с бывшей Восьмой авиабазы в Великобритании. С аэродромов бомбардировщиков времен Второй мировой войны в Восточной Англии. Они закрыли их в середине пятидесятых, потому что посадочные полосы стали слишком короткими.

— А там не написано, о каких излишках идет речь?

— И да, и нет. В общем, говорится о потребностях экипажа, а также упоминается имя производителя, но его никто не помнит, и код, который теперь никто не понимает.

— Даже парни из Лэкленда?

— Даже они. Мы имеем дело с древней историей.

— Насколько я помню историю древних времен, мы не привозили излишки снаряжения, оставшегося после Второй мировой войны, сюда из Европы. Мы либо все выбрасывали прямо там, либо продавали на месте. Оставляли деньги в местной валюте и использовали их для оплаты стипендий Фулбрайта. Убить двух зайцев одним ударом. Мы избавились от уймы старого барахла и, благодаря образовательным программам, принесли мир, братство и взаимопонимание.

— Да, так и было в те дни.

— Какой код?

— Н06БА03.

— Для меня это пустой звук.

— Как и для всех. Может быть, речь о нижнем белье. Или о шлемах.

— Мы не стали бы перевозить по воздуху сорок тонн нижнего белья или шлемов из Европы. В этом нет никакого смысла. Дешевле раздать или сжечь.

— Значит, мы не могли это раздать или продать. Или сжечь. Проблемы безопасности. Возможно, стрелковое оружие. Насколько я помню, пилоты Второй мировой войны его имели. На случай, если их собьют над вражеской территорией.

— А как назывался производитель?

— Какая-то компания, «Королевские лаборатории».

— Повтори.

— «Королевские лаборатории».

— Дерьмо, — пробормотал Ричер.

— Что?

— Сорок тонн? Должно быть, они шутят.

— Ричер, что?

— Мне нужно уйти.

Как только Ричер увидел свет фар, он выскочил из дома и быстро зашагал по подъездной дорожке, чувствуя, как мороз набросился на него, точно лютый зверь. Колеса машины Петерсона скрипели по смерзшемуся снегу. Он притормозил, и Ричер сел. Обогреватель гнал чуть теплый воздух. Ричер не стал снимать шапку и перчатки. Петерсон развернулся, автомобиль запрыгал по колее и выехал на улицу. Вскоре они свернули направо и покатили на юг, медленнее, чем летом, но быстрее, чем если бы вокруг было много других машин. Всего девять вечера, но город уже собрался спать. Люди попрятались в домах, и машина Петерсона была единственным движущимся предметом в мире.

Через десять миль они свернули и двинулись дальше параллельно автостраде. Высоко в небе висели редкие тучи, и лунный свет с легкостью проникал сквозь них. Ветер, упорно дующий с запада, все еще нес ледяную пыль. Она оседала на ветровом стекле тонким абразивным слоем, похожим на алмазное напыление, и щетки не могли с ней справиться. Петерсон включил разморозку стекла, но ему приходилось наклонять голову, чтобы смотреть на дорогу сквозь чистые круги, которые уменьшались с каждой оставленной позади милей.

Они снова свернули направо на петляющую двухполосную дорогу. Теперь ветер дул слева, и довольно скоро ветровое стекло очистилось. Впереди виднелась старая посадочная полоса, серая и огромная в темноте. Она все еще оставалась чистой, и цепи на задних колесах застучали по бетону.

Они быстро проехали две мили.

И заметили впереди красные габаритные огни.

Припаркованная машина. Они видели обращенный к ним багажник, включенные фары освещали дорогу впереди. Над выхлопной трубой поднималось облачко пара.

Петерсон притормозил и включил дальний свет. Припаркованная машина — «Форд Краун Виктория», без опознавательных знаков, либо темно-синяя, либо черная — была пустой.

— Автомобиль шефа Холланда, — сказал Петерсон.

Они остановились рядом и вышли на ошеломляющий холод. Холланда они нашли у входа в первый дом. Он был в меховой шапке, застегнутой на молнию парке, толстых перчатках и тяжелых сапогах. Шеф полиции двигался медленно и неуклюже в тяжелой одежде, а дыхание облачком окружало голову.

Он даже не попытался скрыть неудовольствие.

— Какого дьявола вы здесь делаете? — В его голосе слышался гнев.

— Ричер сообразил, где ключ, — ответил Петерсон.

— Мне наплевать, кто из вас что-то сообразил. Это совершенно безответственно. А если сейчас сработает сирена?

— Этого не произойдет.

— Ты уверен?

— Камеры заключенных заперты на ночь, перекличка закончилась.

— И ты веришь их процедурам?

— Конечно.

— Ты идиот, Эндрю. Тебе пора кончать пить «Кулэйд»[33]. В тюрьме полнейший бардак. А в особенности в камерах заключенных штата, которые сейчас нас интересуют. Если ты думаешь, что они каждый вечер делают настоящую перекличку, то у меня есть участок на побережье для продажи. По пятьдесят долларов за акр, в миле отсюда.

— Это совершенно новое заведение.

— Новый металл и бетон. Но работают там те же люди.

— И что вы хотите сказать? Что перекличка делается с ошибками?

— Ставлю доллар против пончика, что там вообще нет переклички. Без пяти восемь звучит сигнал, все должны вернуться в камеры, в восемь автоматически закрываются двери.

— Но даже если это правда, то до утра нет никакой опасности.

— Они делают ночные проверки, сынок. Всего десять, по одной в час. Полагаю, девять они пропускают. Но в какой-то момент все-таки проходят вдоль камер с фонариками, светят на постели и делают то, что положено делать в восемь часов.