Окольцованные злом - Феликс Разумовский

— Что, обосрались давеча с обыском-то? Давай, сыпь за машиной, будем этих Золотницких по новой шмонать.

Бывший путеец не обманул: рояль в гостиной действительно был набит золотом. «Такую мать, как все просто, стоило вчера паркет разбирать!» Штабс-капитан тихо выругался. Полегоньку крысятничая, шарили в шкафах гэпэушники, понятые, сидевшие за столом, молча им завидовали, и Хованский ненадолго задержался на кухне возле рыдающей взахлеб хозяйки:

— Полноте, Елена Петровна, убиваться так из-за барахла, оно того не стоит.

— Ах, да что вы понимаете, — Золотницкая отняла ладони от лица, вытащила платок, слезы почти ее не портили, — я тревожусь за Савелия и за себя. Кроме него, у меня нет никого, всех, всех ваши расстреляли… — Она снова зарыдала, потом, неожиданно успокоившись, вплотную придвинулась к штабс-капитану: — Скажите, нельзя ли ему помочь? В доме уже ничего не осталось — возьмите меня. Как последнюю девку. Делайте что хотите со мной, только мужу помогите, хоть раз будьте человеком, вы, сволочь, животное! Господи, как я ненавижу вас всех!

Плечи ее вздрагивали, пахло от них французскими духами. Семен Ильич не спеша закурил «Яву», улыбнулся уголками рта:

— Помочь всегда можно, было бы желание. Поговорим не сейчас, — и, напустив на себя строгий вид, вышел из кухни.

Разговор продолжился вечером того же дня. Пока хозяйка неловко — что с нее взять, благородных кровей — выкладывала на тарелки принесенную штабс-капитаном еду, он откупорил довоенную «Николаевку», вытащил пробку из бутылки с мадерой и сорвал мюзле с шампанского:

— Довольно хлопотать, Елена Петровна, давайте за встречу!

Стараясь не смотреть на покрытое струпьями лицо, та покорно выпила большую рюмку водки, поперхнулась и, едва справившись с набежавшими слезами, прикусила красиво очерченную нижнюю губу:

— Скажите, что с ним будет?

С мужем-то вашим? — Семен Ильич не спеша жевал ветчину, старательно смазывая ее горчицей, и трещинки на его лице медленно сочились сукровицей. — Да уж определенно ничего хорошего. Активное членство в монархической организации, пособничество савинковским боевикам — тут пахнет высшей мерой социальной защиты.

— Господи, Господи, ну сделайте же что-нибудь! — Золотницкая залпом выпила еще рюмку водки и внезапно, резко поднявшись, положила ладони Хованскому на плечи. — Я вас очень прошу, я вас умоляю. Все сделаю, что вы захотите, — я очень, очень развратная…

Слезы уже вовсю душили ее. Медленно опустившись на колени, Елена Петровна расстегнула штабс-капитану брюки, вытащила набухший член и принялась ласкать его языком.

— Ладно, придумаем что-нибудь. — Семен Ильич притянул ее за густые каштановые волосы, собранные в пучок на затылке, и осушил стаканчик мадеры. — Хватит разговоров, раздевайся давай.

Как во сне, Елена Петровна щелкнула кнопками платья — сильнее запахло духами, — одним движением распустила волосы по плечам и, оставшись в шелковых чулках и кружевном белье от мадам Дюкло, на мгновение замерла.

— Дальше, дальше, — Хованский налил себе водочки, хватанув, закусил балыком и почувствовал, что жратва его больше не интересует, — все снимай, не маленькая.

Елена Петровна как-то странно всхлипнула и, избавившись от пояса с чулками, принялась медленно стягивать с бедер панталоны.

Что бы там ни говорили, но порода в женщине чувствуется сразу. Белоснежное тело Елены Петровны было по-девичьи стройным, с нежной, гладкой кожей и грудью, напоминавшей две мраморные полусферы. Вспомнив острые тазовые кости товарища Нины, о которые он всегда натирал себе бедра, Хованский поднялся из-за стола:

— Иди сюда.

С видимым усилием Елена Петровна переступила босыми ногами по полу, при этом ненависть, смешанная с отвращением, промелькнула на ее лице и штабс-капитан, заметив, рассвирепел:

— А ну раздвинь котлован, белуга! — Крепко ухватив в кулак густую каштановую гриву, он с силой пригнул голову женщины к столу и, разведя ей бедра, натужно вошел в едва заметную розовую щель.

По телу баронессы пробежала судорога, она затравленно застонала, а штабс-капитан уже навалился сверху и, выкручивая до крови соски, принялся пользовать ее — не лаская, грубо, как распоследнюю вокзальную шлюху.

Когда наступило утро, Семен Ильич выбрался из просторной двуспальной кровати и, пообещав хозяйке вернуться вечером, отправился разбираться с ее мужем.

Пребывание в «парной» повлияло на гражданина Золотницкого отрицательно. Его мучил сухой отрывистый кашель, от слабости шатало, кожа с ног сползала лоскутьями. С ходу объявив, что в случае отказа от дачи показаний контру ждет «холодная», Хованский приступил к допросу. Однако нэпман сделался упрям и отчего-то упорно не желал расписываться в своем пособничестве террористам.

— Так вы, гражданин Золотницкий, говорите, вам нечего сказать по данному вопросу? — Голос штабс-капитана стал необычайно вкрадчивым, и товарищ Сева радостно улыбнулся — наступала пора решительных действий.

Нэпман между тем утвердительно кивнул лысой головой. В то же мгновение Хованский пружинисто Ударил его по ушам сложенными особым образом ладонями:

— А теперь вспоминаете что-нибудь?

Это были «лодочки» — проверенный еще со времен ЧК старый добрый способ общения с неразговорчивыми. Барабанные перепонки часто не выдерживали, и боль возникала адова, однако чертов путеец хоть и заорал дурным голосом, но продолжал стоять на своем. Не помогли ни «закуска» — резкий хлест по губам, ни временное перекрывание кислорода, и штабс-капитан мотнул головой ассистенту:

— Давай.

Точным, доведенным до автоматизма движением товарищ Сева крепко зажал пассатижами путейцу нос и, когда тот, пытаясь вдохнуть, открыл рот, принялся неторопливо шкрябать рашпилем по зубам. Накрепко привязанный к стулу, нэпман вначале истошно заорал, потом пустил слезу и обмочил штаны. А пристально наблюдавшая за действом товарищ Нина с девичьей непосредственностью сунула руку себе между колен и принялась елозить по давно не стиранным трусам «мечта ленинградки», — уж больно момент был волнующий.

Наконец Золотницкий дозрел, голова его свесилась на грудь, изо рта веселым ручейком побежала кровь, и, еле шевеля распухшим языком, он прошептал:

— Я подпишу все, что нужно.

Ясное дело, подписал, не таким рога обламывали. Однако старался путеец зря. Его все равно отправили в «холодную», — не к лохам попал, чекисты все-таки.

* * *

Над замершим городом нависла ночь. Изредка за окнами проносилась припозднившаяся машина, и затем улицы снова надолго погружались в тиши» ну. Только Кате почему-то не спалось. Понаблюдав недолго за тонким лучиком, пробивавшимся сквозь занавеску, она освободилась от объятий негромко посапывавшей подполковницы и тихонько слезла на лакированную прохладу пола.

Светящиеся стрелки настенных часов показывали начало четвертого. И чего не спится? Опять завтра как сонная муха будет по музею ползать… Взяв с журнального столика кипу ксерокопий, Катерина осторожно побрела на кухню. Зажгла свет, жмурясь, включила кофеварку и тут же услышала возле самой ноги тоненький писк. Это была Нюся, четырехмесячный плод любви сиамского интеллигента Кайзера и подзаборной красотки Норы. Года три назад Астахова удружила любимцу, подобрала ему на птичьем рынке подругу, чтобы жил котик семьей, при яйцах. Дурные деньги заплатила за кошку, чуть ли не двадцать баксов отдала. А в результате это чмо, будучи прожорливым, как пиранья, так и осталось размером с котенка, слепым на полтора глаза, с тоненькими задними ножонками иксом и облезлым коротким хвостом. Вместо ума кошачий бог, однако, щедро наделил ее житейской мудростью и бесстрашием, граничащим с полной отмороженностью. Во дворе Нору звали кошкой-убийцей, и ни один кабысдох не решался приблизиться к ней ближе чем на пять шагов, когда она, удрав из дому, наводила шухер на помойке.