Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции - Владимир Борисович Пастухов

Эмпирические наблюдения за эволюцией политической системы посткоммунистической России наводят на мысль, что господствующий среди оппонентов режима взгляд на его перспективы является несколько упрощенным. По мнению русских либералов, деградация режима является «линейным» процессом, который будет развиваться по экспоненте до тех пор, пока не достигнет точки распада. Параллельно также «линейно» будет расти сопротивление режиму (конечно, либерально-демократического толка), причем как внешнее, так и внутреннее.

В критической точке произойдет либо революция, либо переворот. И в том и в другом случае источником перемен должны стать либо нынешние оппозиционные силы, либо некие «карбонарии» – их тайные сторонники во власти, которые отдадут оппозиции ключи от Кремля. В принципе и такой сценарий имеет право на существование. Но он как минимум не является единственно возможным. Политически слабея, режим демонстрирует способность к административному (бюрократическому) укреплению. Трудно сказать, как долго это продлится, но благодаря этому процесс деградации режима становится «нелинейным» и в некотором смысле творческим. Скатываясь постепенно в пропасть, режим может подолгу зависать на обширных «плато стабильности». Не исключено, что, застряв на одном из них, Россия в очередной раз вылетит из исторического пространства-времени в замкнутый «цивилизационный мешок», если и не на все семьдесят лет, как при коммунизме, то все равно на достаточно длительный для одного поколения срок.

В этом случае субъектом исторических перемен и могильщиком режима станут не его нынешние оппоненты (системные или несистемные), а его прямые наследники. Это менее радужная перспектива, чем эффектная и назидательная победа политического «добра» над политическим «злом», но зато она лучше вписывается в русскую политическую традицию, в которой похоронами коммунизма занимались сами же коммунисты. Так или иначе, строя прогнозы на будущее, надо быть готовым к тому, что ночь может быть длинной, а рассвет начнется оттуда, где обычно бывает закат. Продолжительность этой ночи зависит от того, насколько успешен будет проект по созданию суррогатной посткоммунистической идеологии.

Очерк 19

Путинский постмодерн. Российская государственность в «исторической яме»

На закате своей политической карьеры президент России может вслед за королем Франции гордо сказать: «Государство – это я». Достигнув к концу пятого (формально – четвертого) срока правления Владимира Путина пика в своем развитии, созданная им на руинах ельцинской государственности политическая система исторически исчерпала себя. Однако в полном соответствии с законами диалектики ее расцвет является одновременно кульминацией битв вчерашнего дня и прологом сражений дня завтрашнего. Стабильность путинской России обеспечивается сегодня в конечном счете временным равновесием восходящего и нисходящего исторических потоков. За монотонно-барочным фасадом режима спрятаны эклектика, борьба противоположных тенденций, стилистическая межполосица. Это «путинский постмодерн» – высшая и последняя стадия развития посткоммунистического неоимпериализма.

В России без лишнего шума происходит смена политических эпох, подводящая черту под контрреволюцией, сохранившейся в исторической памяти под ником «Крым наш» или «русская весна», и осуществляется плавный вход в новый исторический цикл, длительность которого сегодня трудно предугадать.

Путинский постмодерн – это время, когда ничего исторически значимого уже не происходит и в принципе происходить не должно. Он находится «по ту сторону истории» как венец эволюции и высшее политическое совершенство, любые дополнения и поправки к которому способны лишь разрушить с таким трудом достигнутую гармонию. Качественное развитие при таких условиях невозможно, допустимо лишь накопление количественных изменений в духе борьбы лучшего с просто хорошим.

В таком состоянии система может находиться очень долго. В этом смысле путинский постмодерн похож на «нехорошую квартиру» из булгаковского романа, где время останавливается, а стены реальности раздвигаются. В окружении Путина, как и в окружении Воланда, видимо, считают, что «праздничную полночь иногда приятно и задержать». Поэтому, несмотря на отсутствие у жильцов этой «квартиры» исторических перспектив, внутри нее мистическим образом вполне может уместиться целая эпоха длиною в несколько поколений.

Стабильность этого дивного нового мира так же иллюзорна, как иллюзорна стабильность шарика, застывшего на вершине параболы в ожидании появления силы, готовой столкнуть его вниз. Новая эпоха будет длиться ровно столько времени, сколько потребуется, чтобы сформировались объективные и субъективные предпосылки рождения этих сил.

Пожалуй, нет более точной исторической аналогии для современной России, чем аналогия с «николаевской Россией» (имея в виду, конечно, Николая I, а не Николая II), весьма, кстати, неоднозначной эпохой в истории России, оставившей отнюдь не только рубцы на ее теле (сошлюсь в качестве авторитета на такого беспристрастного знатока русской истории, как Ричард Пайпс, посвятившего одну из своих последних работ вкладу графа Уварова в развитие русской государственности).

Сегодня Владимир Путин может с полным правом повторить сказанные в годы расцвета николаевского царства слова другого графа – Бенкендорфа: «Прошлое России было блестяще, ее настоящее более чем великолепно, а что касается ее будущего, оно превосходит все, что может представить себе самое смелое воображение». И правда, если не пытаться принимать желаемое за действительное, то следует признать, что авторитарному политическому режиму, установившемуся в России, сегодня ничего непосредственно не угрожает. Нет ни одной альтернативной политической силы, которая, действуя свободно и без ограничений, могла бы заявить свои права на власть как представитель всего общества, а не какой-то его изолированной части. В принципе этот режим вполне мог бы позволить себе и роскошь демократического правления, если бы не опасался долгосрочных последствий.

Для Владимира Путина в данный момент не существует политически невозможного. Он может объявить Россию монархией и назначить себя царем, он может разогнать парламент и поставить на его место назначаемый им Госсовет, он может неожиданно начать войну, послав войска за тридевять земель, и так же внезапно ее закончить, он может арестовать любого члена правительства или все правительство сразу – ничто из этого не приведет страну ни к «цветной», ни к какой-либо другой революции.

Однако перспектива становится менее радужной, когда от непосредственных угроз мы переходим к угрозам опосредствованным и отдаленным. Две тенденции, хоть и не оказывающие прямого воздействия на политическую ситуацию в России в данный момент, но чреватые непредсказуемыми последствиями в отдаленном будущем, не дают власти спать спокойно: ухудшение состояния экономики и деградация бюрократии. И то и другое само по себе никакую революцию вызвать не может, а лишь создает общий негативный политический фон.

Если бы власть могла себе позволить просто игнорировать этот негативный фон, то его воздействие на политическую обстановку в России еще долго не имело бы прикладного значения. Но власть психологически не готова так рисковать и пытается отвечать превентивно. В этом и заключена опасность, потому что именно ответные действия власти на «слабые возмущения» создают наибольшую угрозу стабильности режима. Аналогичным образом неадекватная реакция иммунной системы на небольшую инфекцию способна создать больше проблем для организма, чем сама эта инфекция.

Власть теперь похожа на борца, который, спихнув всех противников с ковра, в одиночестве борется там сам с собою. Она, как двуликий Янус, является и охранителем, и революционером. Это свидетельствует о том, что Россия переживает сегодня переходную эпоху. Но «переходность» обычно понимается упрощенно – как процесс, как целенаправленное движение от одного к другому. На самом деле «переходность» – это состояние, главное в нем – сосуществование параллельно старого и нового, их сложное и достаточно органичное взаимодействие внутри единого целого.

При этом зачастую то, что выдает себя за новое, является до неузнаваемости перелицованным старым. И наоборот, по-настоящему новое может долгое время рядиться в лохмотья старого, защищая себя при помощи исторического камуфляжа. Линия фронта между новым и старым проходит вовсе не по линии разлома «власть – оппозиция (как системная, так и несистемная)». Очень часто и власть, и оппозиция