Последний мужчина - Михаил Сергеев

— Да что с того? Не лучший исход, но по-другому… сын убивает отца! Так лучше, что ли? И как убивает!

— Да пойми, это всё случилось, уже есть во времени, — несколько спокойнее, но всё ещё всхлипывая, продолжала Хельма. — Мы не можем стирать в памяти людей того, что произошло! Уже произошло. Только Грумонд. — При этих словах она странно, словно опасаясь чего-то, посмотрела вдаль на скалы, свисающие над урочищем. Только сейчас Сергей обратил внимание на них, точнее, на одну деталь — именно свисали, а не вздымались. Будто какой-то злобный шутник перевернул декорации ущелья, выворачивая драму наизнанку.

— Подумай сам, — продолжала она, — как они будут жить, зная, что один уже когда-то умертвил другого в нечеловеческих муках! Как ты представляешь себе их радужное будущее? Их совместное существование? Да никакого таланта не хватит описать! Это же хуже смерти для обоих! Ад! — Она сделала паузу, смутившись. — И потом… третьей смерти я не перенесу. Сам ведь говорил, что написано пером, то… А другие… другие люди? Сослуживцы, секретари, знакомые — они же знают первую концовку? Их что, объявят сумасшедшими?! — она снова почти кричала. — Да ещё треснувшая плита в музее схлопнется, и не в одном. Сердце снова застучит! Камилла оживет! А кофточка-то уже примерена! И персонал как тронувшийся сам знаешь куда… Ты слышишь… слышишь меня?! Понимаешь, что произойдёт со мной, с тобой, а теперь уже и с ним? — она указала на обомлевшего старика, вытиравшего со лба пот. — Наконец, пожалей читателя! Поверь, он был бы на моей стороне! Ведь не на утлой шхуне в штормовом море, чтобы его бросало от одного борта к другому каждые десять страниц! Да ещё ударяясь при этом о шпангоуты!

— А то, что предлагаешь ты, разве не шпангоут? Скажи, разве это не верх жестокости?!

— Да кто ж тебя заставляет так убивать отца? Пусть как все. Придумай что-нибудь! А то, что натворил он, не изменить никому. Так и ответил же… здесь.

— Боже мой, боже мой, — несвязное бормотание стоящего рядом человека, который оказался невольным свидетелем непонятной ему сцены, заставило обоих замолчать. Их спутник лихорадочно переводил взгляд от одного говорившего к другому. Рука с мокрым платком почти непрерывно тряслась.

Сергей подошел к нему и взял за плечи:

— Фёдор Иванович… мне очень жаль, я обещаю вам, что всё это закончится… Понимаете, это не явь. Как бы вам объяснить… Вы ведь мистик, поэт ночи. Ведь бывало, вы расставались со своим телом и… на время… покидали, отходили от него. Так? Так же, как и я, как и… — он хотел было показать на Хельму, но вовремя спохватился, — как все остальные сегодня. Ну же, Фёдор Иванович.

— Да, да. Бывало, конечно, — всё ещё вздрагивая, пробормотал тот. — Но чтоб так, простите, простите старика. Я и раньше-то не верил до конца, а тут… не беспокойтесь. — Он, по-прежнему волнуясь, постепенно приходил в себя.

Хельма перестала рыдать и, уже спокойно наблюдая за разговором, вдруг тихо произнесла:

— Но это всё так… главного я тебе сказать не могу. А оно страшно, страшно! Так что лучше оставить всё как было. Пусть идет своим чередом. Будет лучше всем, поверь. Последнее небезразлично тебе, я знаю. — Женщина заторопилась. — Умоляю… побыстрее, ну же! — она с отчаянием посмотрела на Сергея. — Ну хорошо, просто перенеси это в конец. Отсюда убери.

— А он? Что будет с ним?! — Сергей порывистым движением указал на старика.

— Ему придётся вернуться… Нет, нет, не туда, — видя замешательство пленника, поспешила выкрикнуть Хельма. — В свое имение, к себе, к ночной свече. Решайся! — Уже глядя на молодого человека, с мольбой произнесла она: — Дорога каждая секунда!

— Но как это сделать… и когда? — развёл руками Сергей, почему-то внутренне соглашаясь с ней, хотя только что на уме был другой вопрос.

— Немедленно! Прямо здесь. Пока ты ещё в «шепотах». Вот перо и две последние страницы. А дальше… встре-тим-ся-а-а-а!.. — голос, замедляя интонацию и поделившись на слоги, потонул в гаснущем сознании.

Он резко сел. Спальня, ночь, луна. Сердце колотилось. Самого трясло. Быстро нащупав пижаму, прошёл в кабинет. На столе лежали два листка. Щелкнув, зажглась настольная лампа. Его любимая лампа из итальянского фарфора с позолотой.

— Что, что я там написал? Так… вот, — Сергей зашевелил губами…

Зима умирала. Последнее желание приговоренных к такому же концу выполнялось неукоснительно. Он писал такие просьбы много лет, но все оставались без ответа. Дело было в их необычности — осуждённый просил свидания с матерью. Умершей матерью. А покидать место заключения запрещалось. Последними словами в его ставшем достоянием гласности интервью было обращение к людям с такой просьбой. Наконец они были услышаны. Беспрецедентные меры безопасности требовали одного — отсутствия на кладбище посторонних. Все были удалены. Кроме сторожа, который должен был проводить их. Странный человек в попоне извозчика, шедший впереди вооружённых служащих пенитенциарной системы, не спешил. Опираясь на короткий изогнутый шест, он шёл так медленно, что старший дважды окликнул его, прося поторопиться. Тот не реагировал. По истечении ещё двадцати минут терпение старшего иссякло. Он обогнал провожатого на шаг и, остановив того толчком в плечо, сквозь зубы процедил:

— Ты что, издеваешься над нами? Старик! Мы на службе, на государевой! Понял?

Сторож, поставив посох впереди себя, оперся на него обеими руками:

— Знаете, тот художник, что имел собственную галерею на Знаменке, считал так же, но добавлял: «Моя судьба меня уничтожает», — и, оставив изумленного охранника стоять, сделал два шага в сторону. — Ну, вот и пришли, сынок. Она здесь. — Кивнув на могильную плиту, он в упор посмотрел на человека в наручниках. Тот медленно повалился на снег.

— И Вагнер не помог, — как бы продолжая свою первую мысль, заключил сторож, обращаясь уже к самому себе.

Когда суета утихла и осуждённого унесли, старший, стряхивая с воротника снег, произнёс:

— Я что-то ничего не понял, старик.

Тот вместо ответа снял попону и протянул её одному из стоявших рядом:

— Передайте это сыну. Он знает, для чего, — и, помолчав, добавил: — Сейчас у него совсем другое имя.

С этими словами сторож опустился на мокрую от таявшего снега плиту.

Прошло несколько часов.

— Жив, отец? — Окрик привёл мужчину в чувство. Молодой парень тряс его за плечо. Рядом стояла девушка. — У тебя на шапке снега в ладонь, — повторил тот, заглядывая сидящему в глаза.

— Жив ли? Нет, я умер три часа назад.

Парочка, недоуменно переглянувшись, направилась вглубь кладбища по запорошенной аллее.

Через полгода наступила осень. Он нигде не работал и только ждал, приходя сюда каждый день, подолгу сидя у изголовья. Но каждый день ожидания обманывал его. Наконец это произошло.

Ночью была гроза, какой не помнили даже камни. Молнии раскололи два стоящих неподалеку дерева — старый умирающий дуб и ветвистый клён. Служащий во время обхода, на могильной плите рядом с клёном, нашёл странную кучку пепла. Но ещё больше его удивила трещина, расколовшая плиту пополам. Он мог поклясться, что раньше её не было.