И пришел с грозой военной… - Константин Калбазов

Наконец он подал команду, и с рубежа раздались дробные выстрелы. Били вразнобой, прицельно, кто-то управлялся быстрее, кто-то медленнее, иногда выстрелы наслаивались, но не скорость сейчас интересовала Фролова. Парни не бахвалились, они и впрямь стреляли неплохо, а потому мишени падали одна за другой. Вот только одна особенность. При расстреле первого ряда, с самыми маленькими мишенями, в первую очередь попадали черные мишени, причем каждая из них валилась первой же пулей. После черных выбивались грязно-зеленые, но здесь отчего-то случались и промахи, а ведь стрелки-то прежние. Покончив с первым рядом, перешли на второй, потом на третий, и картина всякий раз повторялась. Наконец последняя мишень отвалилась назад, и стрелки вернулись к остальным.

– Ну и кто что увидел?

– Так чего. Все мишени попадали, стало быть, супостат изничтожен.

– Изничтожен, стало быть? Ну-ну. А ну-ка другие пять человек, на огневой рубеж. Вам задача такая. У вас только по пять патронов, потому вы должны уложить каждый по пять мишеней, кто промажет, тот лишается вина на день. Вперед.

Никто не промазал. Еще бы, кому охота лишаться пайки. Правда, тут уж той спешки, что у первой пятерки, не было, так что каждый выцеливал аккуратно, так чтобы наверняка.

– Ну? И теперь никто ничего не заметил?

– Дак стоять остались только энти, зеленые.

– Правильно. А чего же вы только по черным-то стреляли? – Это уже к последним стрелкам.

– А их лучше видно, – заговорил один из матросов, – а в эту зеленую целишься – она, зараза, расплывается.

– Все верно, – удовлетворенно произносит Фролов. – Ну так как? Догадались или все вам разжевывать надо?

– Черные – стало быть, это мы в нашей форме, – задумчиво проговорил высокий и статный Мамонов.

Странно, Николай думал, что он уйдет, – ан нет, вот он, да еще и в числе лучших стрелков.

– Заметили, что на мне форма тоже зеленая? А теперь подумайте: если мы в одной цепи в атаку пойдем, в кого японец начнет первым садить? Так что, братцы, надо переодеваться. Вот вернетесь на корабли или в обслугу к орудиям встанете – там пожалте, опять в свою форму, а пока в десанте – не дело это. И от ботинок придется избавиться: сапоги на землице сподручнее будут. Запомните, вам не просто нужно в живых остаться, а еще и японца достать.

– Дак а где мы новую форму возьмем? И опять же – мы ить моряки, а не пехтура.

– Форму вам наш прапорщик обеспечит. А то, что моряки… Не переживай, братва, прапорщик наш к морякам со всем уважением, так что будете так же отличаться, как и прежде. Опять же пехота в белом щеголяет. Ну а как в увольнение или на случку – так ваша форма при вас останется.

– Выходит, мы первыми будем и тут?

– Размечтался. На мне какая форма? А пограничников видел? Но не переживай, отличия все одно будут. С этим покончили? Вот и ладушки. У нас еще два часа на стрельбы до обеда есть. После обеда других вопросов хватит.

Фролов ничуть не преувеличивал, когда говорил о том, что будет изматывать людей до последней возможности. К вечеру эта треть появилась в казарменных вагонах измотанная вконец. Для обеспечения бронепоездов был создан специальный состав, в котором находились также и спальные вагоны, в коих размещались люди. На умаявшихся моряков, как говорится, без слез смотреть было невозможно. Измотанные, изможденные, едва волочащие ноги, но довольные собой. В течение дня многие не раз и не два наблюдали за тем, как грузились на бронеплатформы моряки десантной роты и потом словно горох ссыпались на землю, рассредоточиваясь и залегая, чтобы затем перебежками, прикрывая друг друга, устремиться в атаку.

– Занят, Николай? – К Фролову подсел старый унтер, тот самый, что первым бросился объяснять распоясавшейся пехтуре, кто есть кто в этой жизни.

– Не видишь разве, сидим байки травим. – Николай кивнул на своего собеседника, которым, разумеется, был Васюков. – А ты хотел чего, Никодимыч? Если пришел обиду выказывать за то, что на стрельбище было, так я каяться не собираюсь, и за плюху, тебе отпущенную, тоже. По мне, так и мало. Они-то, по сути, сосунки молодые, ты же калач тертый, мужик бывалый, а ведешь себя как дите неразумное. Не совестно будет, если мальцов терять станешь одного за другим, из-за дурной своей упертости?

– Совестно. Но и ты пойми. Мы ить и впрямь не ровня сухопутчикам. Срок службы больше, мир посмотрели, служба гораздо опаснее, опять же дружба крепче, учиться нужно не в пример больше, чем стрелкам. Вот и выходит, что по всему мы впереди, и в плохом и в хорошем. А тут такое…

– Опять дурак. Я ить не лезу учить вас, где у корабля нос, а где корма да с какого боку подходить к орудию. Потому как здесь вы мне сможете науку преподать, а я только и знаю, что снаряд надо в казенник загонять. – При этих словах Васюков бросил косой взгляд на друга. Как же, казенник. Скромничает что-то Николай. – Но тут вот какое дело, не я к вам на флот пришел, а вы ко мне на сушу, а здесь законы другие. Тут если попал под обстрел, одним маневром не выскочишь, и будут в тебя садить, пока у тебя штаны не взопреют, а ты не моги сойти с позиции, потому как ты ее держать должен и никого через себя не пропустить.

– Не об том спросить хотел.

– А о чем же?

– Ты почто не сказал, что еще в первый день войны с прапорщиком нашим японский миноносец на дно спровадил?

Вот что угодно ожидал услышать Фролов, но только не это. Звонарев крепко-накрепко приказал об этом ни слова, так как их вполне могли в угоду международному праву и еще черт его знает чему отдать под суд за пиратство. Вот и предпочли все участники тех событий позабыть о происшествии. А поди ж ты, оказывается, слухами земля полнится.

– Ты это о чем, Никодимыч? – внутренне напрягшись, но внешне сохраняя безмятежность, спросил Фролов.

– Ты дуру-то не гони. Было?

– Не было ничего. Треп это чей-то, – равнодушно пожав плечами, возразил Николай.

– Треп – это когда себя нахваливаешь. А коли про другого баешь, то тут уж иное.

– Говорю же тебе, брехня. Ты на мне Егория видишь? – нарочито выпятив грудь, спросил Николай, намекая на Георгиевский крест. – Вот то-то и оно.

Старый унтер внимательно посмотрел на собеседника, стараясь уловить что-то понятное только ему. Наконец, после непродолжительной игры в гляделки, кивнул своим мыслям и степенно поднялся.

– За науку пока спасибо. За остальное – видно будет.

– Ты это к чему?

– А к тому, как учить будете. Вот если бо́льшую часть сберечь сумеем благодаря твоей науке, то лично в ноги поклонюсь, хоть и через экватор не раз хаживал, и в заморщине не один год пробыл, и калибр японский на себе спытать довелось. Несмотря ни на что, поклонюсь в самые ноги.

– Стало быть, завтра тоже придешь на учения?

– Не один. Вся рота придет. И еще. Прапорщик наш – он, конечно, немного блаженный, но ни намека поперек от братвы он больше не увидит. Тут я тебе слово даю, а оно крепкое.