Хладнокровное предательство - Чарлз Тодд

На кухне была миссис Камминс, она что-то искала в кухонном шкафчике. Когда вошел Ратлидж, она подняла голову и испуганно сказала:

— Нигде не могу найти ножниц… была уверена, что они здесь!

— Давайте я поищу!

В ящиках он увидел отложения двадцатилетней давности — настоящее воронье гнездо, склад случайных вещей, которым не нашлось другого места. Сломанная ложка, огрызки карандашей, обрывок кружева, обломок шпильки для волос, катушки разноцветных ниток. На дне, обернутые бечевкой, лежали маленькие ножницы для рукоделия. Вера Камминс взяла их с благоговением, как чашу Святого Грааля, и прижала к груди.

Тогда только он посмотрел ей в лицо. Что-то в выражении глаз заставило его похолодеть. Он чуть не вырвал у нее ножницы. Ратлидж вдруг подумал: а если миссис Камминс много лет ловко притворялась? Несчастная страдалица, которая пьет горькую, боясь за мужа, и стремится привязать его к себе любым способом! Она боялась, что муж ее бросит, боялась, что на время войны он подослал к ней свою любовницу, боялась, что жертва, на которую он пошел ради нее, возможно, пересилила его любовь к ней. Гарри не может бросить Веру Камминс потому, что считает себя виноватым в том, что с ней случилось. Он жалеет ее.

Такова тирания слабости, подумал Ратлидж.

Миссис Камминс отвернулась, словно испугалась, что выдала себя.

— Не знаю, что бы мы без вас делали, — уныло проговорила она. — Вы не представляете, как страшно мне бывает иногда. Здесь так одиноко, я смотрю в окно и вижу вокруг пустоту…

Голос ее затих. Она направилась к двери.

— Миссис Камминс…

— Да, инспектор? — Она пошатнулась, но устояла на ногах.

— Я бы хотел побеседовать с мисс Фрейзер. Будьте добры, пришлите ее сюда.

Вера Камминс нахмурилась:

— Что-нибудь случилось? Если вы сердитесь из-за подгорелых тостов, то сегодня их снова сожгла я…

Ратлидж улыбнулся:

— Нет. Дело в… моей руке. Я поранился и хотел бы узнать ее мнение, не позвать ли доктора Джарвиса. А может, вы взглянете?

— О нет! Сейчас позову Элизабет.

Она поспешно вышла, а он подошел к окну, стараясь отключить свой разум, забыть, что чувствует и о чем думает. Когда Элизабет Фрейзер на своей инвалидной коляске въехала на кухню, он уже вполне овладел собой.

— Вера говорит, вы поранили руку…

— Рука — всего лишь предлог. Конечно, в столовой гораздо холоднее, чем здесь, зато там нам никто не помешает. Вы не возражаете?

Элизабет Фрейзер пытливо взглянула ему в лицо:

— Что случилось?

— Пойдемте, пожалуйста, со мной.

Развернув коляску в сторону столовой, она негромко сказала:

— По-моему, я догадываюсь, о чем вы хотите меня спросить.

Он придержал ей дверь и смотрел, как она разворачивается у камина.

— В один из наших прошлых разговоров я спросила, трудно ли вам раскапывать тайны других людей. По-прежнему считаю такое занятие чудовищным.

— Да, — с трудом выдавил он.

— Сначала скажите, почему вы считаете, будто я способна убить Джералда и его близких.

— Я вас не подозреваю.

— Вы всех нас подозреваете. Я вижу по вашим глазам, они у вас настороженные, хотя ничего не выдают. — Она пытливо посмотрела на него: — А ведь охота на людей вас тяготит, да?

— Мне такого хватило на войне.

— Ну хорошо. Что вы хотите узнать?

— Расскажите о вашем процессе.

— Меня оправдали. Нельзя судить человека дважды за одно и то же.

— Я и не собирался. Слушайте. Скоро дело передадут другому инспектору из Скотленд-Ярда. Он не будет таким же… добрым. Вот почему я так спешу докопаться до сути, прежде чем он приедет. Мне нужно знать, за что вас судили.

— Другой инспектор? Так вот какие дурные вести вы получили… — Чуть подумав, она заговорила, и лицо у нее сделалось такое печальное, что Ратлиджу захотелось остановить ее, сказать, что он был не прав и ему ничего не нужно знать. — Роналд был человеком необычайно цельным. Я любила его и восхищалась им. До того как он сделал мне предложение, мы с ним были знакомы целых два года. А потом началась война. И он отказался идти служить. Сказал, что нельзя убивать людей, какими бы соображениями ни оправдывать необходимость массовой бойни. Что война — последнее прибежище, что правительства предпочли пожертвовать своими гражданами. Все относились к нему просто гнусно. Его постоянно обвиняли в трусости. Спустя какое-то время он стал бояться выходить на улицу, потому что не носил военной формы. И все же он не отказывался от своих убеждений, за что я очень его уважала. — Она шумно вздохнула. — Сначала родители поддерживали его решение. Но потом случилось нечто очень странное. Вы слышали об «ангелах Монса»?

Ратлидж посмотрел на нее с изумлением:

— Да… Некоторые солдаты, участвовавшие в битве при Монсе в первые дни войны, клялись, что перед началом боя видели ангела. Враг теснил их, а ангел словно прикрывал их отступление. Разные люди воспринимали явление по-разному. Многие отказывались говорить о том, что видели.

— Да. Так вот, при Монсе убили брата Роналда. И его родители ожесточились, они заявили, что Бог, конечно, на нашей стороне. И Роналд, отказываясь воевать, идет против воли Божьей. Конечно, они не были фанатиками — просто их подкосила гибель второго сына. Вряд ли они до конца отдавали себе отчет в том, как действовали на него их постоянные упреки. Он все принимал близко к сердцу, а я наблюдала, как он страдает, как старается как-то смириться с их требованиями. А потом…

У нее перехватило дыхание, она никак не могла справиться с собой. Ратлидж ждал, повернувшись к ней спиной. Наконец она снова нашла в себе силы говорить.

— Я ходила на день рождения к подруге, а потом зашла к нему домой… Вечером… не знаю точно когда… он включил газ и покончил с собой. Мы с ним виделись раньше, я приходила к нему выпить чаю. Ради меня он бодрился. Он, наверное, не думал, что именно я найду его, но в гостях мне дали книгу, которая, как мне казалось, ему понравится. Я надеялась, что книга поднимет ему настроение, как подняла мне.

У нее сел голос.

— Как же я тогда злилась… Больше всего на себя, потому что не разглядела его отчаяния, злилась на его отца за бессердечие, за то, что он отказывался понять сына, злилась на его мать за то, что она то и дело бездумно сравнивала его с братом. Мне не давала покоя мысль — как защитить Роналда от последнего унижения. Его отец наверняка сказал бы: «Трусом был, трусом и умер… Не сумел посмотреть в лицо фрицам, как наш Уилли. Позор памяти Уилли!» Поэтому я взяла вину на себя.

— Что вы хотите этим сказать? — Ратлидж отвернулся от окна, на светлом фоне четко выделялся его темный силуэт. Элизабет так крепко вцепилась в подлокотники кресла, что побелели костяшки пальцев. Лицо ее было лишено всякого выражения.