Пирамида жива… - Юрий Сергеевич Аракчеев

Да, «Немецкая волна» поторопилась. Признания только еще начались… И цель была другой. Но не в том дело сейчас. О Массовере больше ни слова… Но зато теперь – о главном:

«Грязная волна» верна себе. Цена таким спекуляциям известна. Точно сказал во время нашей недавней встречи в Москве видный греческий психиатр, президент Всемирной ассоциации психиатров:

– Правда из Советского Союза взрывает антисоветскую пропаганду.»

Эх, если бы правда! Обидно… Ведь действительно нужна правда…

Далее в статье говорится, что господин президент ознакомился с публикациями газеты и, в частности, сказал:

«Думаю, в каждой стране мог бы быть создан этический суд чести психиатров, который бы стоял на страже моральной чистоты нашей профессии.»

«Думается, дельное предложение, – продолжает газета. – И не только для психиатров».

Вот именно, согласимся и мы. Только сначала ведь нужно бы поставить все с головы на ноги.

Следователи, судьи

Но может быть действительно круговая порука? Может быть именно коллектив сотрудников больницы защищает не столько Массовера, сколько честь своего мундира? Что ж, посмотрим еще три документа, три письма. Может быть, они что-то нам прояснят.

Письмо 1. От заведующего судебно-психиатрическим отделением больницы Чекмарева Д.А. – Генеральному Прокурору СССР, Рекункову А.М.

«Уважаемый Александр Михайлович!

Обращаюсь к Вам как к депутату Верховного Совета СССР и Генеральному прокурору.

Следственная группа прокуратуры г. Москвы ведет дело № 50842. И вот уже полгода лихорадит сотрудников судебно-психиатрической экспертизы от бесконечных обысков в любое время суток, неоднократных вызовов на допросы «с пристрастием» и заявлениями «пока вы свидетель». Не буду описывать и оценивать действия следователей в отношении моих коллег, а изложу собственный опыт общения с ними.

24.Х.86 г. я был вызван телефонным звонком. Мне не объяснили ни по телефону, ни в ходе «свободной беседы» цели вызова, ни в качестве кого должен я отвечать на вопросы. Процедура допроса как следователем Сабининым, так и следователем Малюкиным более чем странная. Допросы ведутся явно тенденциозно: мои доводы, аргументы сразу отметаются как заведомо ложные, любые объяснения встречают попытку отрицательного их истолкования. Во всем подозревается умысел, стремление солгать, «выкрутиться». Давая пояснения по акту судебно-психиатрической экспертизы – почему написал так и не приведено примера, – я отвечаю, что это обычная форма изложения, мне говорят: «нас не интересует обычная форма, а только этот акт». Вот почва для искажения действительности, тем более, что мою профессиональную деятельность анализируют люди, не имеющие представления о ее специфике. В ходе очных ставок с другими свидетелями следователь Сабинин задавал им наводящие вопросы, вкладывая в суть вопроса содержание ожидаемого ответа. Мне не верят и говорят об этом в глаза. Но верят другому свидетелю, который якобы «желает помочь следствию» по каким-то определенным соображениям. Все до мелочей направлено на то, чтобы деморализовать допрашиваемого. Допросы ведутся по 5-6 часов без перерыва и более. В кабинете следователя Малюкина нет графина с водой, стакана. На просьбу дать воды с издевательской усмешкой он заявил: «Вода у нас в туалете».

В отношении меня допускались действия, которые иначе, как шантаж с прямым давлением, не назовешь: то мне предлагалось быть «консультантом по делу», чтобы я указал «неправильные» заключения экспертиз, то назвать кто и за кого «просил» – с тем, чтобы «не озлобить следствие» против себя. Следователь, представившийся «просто Костей», увел меня из кабинета для беседы «один на один» и доверительно заверил, что если я буду помогать следствию, то «останусь по делу только свидетелем»… Следователь Сабинин «между прочим» заметил: сможет ли теперь окончить институт мой сын. Следователь Сокол на допросе 24.Х, ведя его, бегал по кабинету и кричал, что «напрасно отменены тройки, необходимо вернуть 37 год». «Всех нужно хватать и шить вредительство». Угрожал арестом. Звонил по телефону и кричал в трубку: «Подогнать машины и действовать, как договорились, и обязательно захватить пару наручников». Заставил пересесть в угол, крича, что теперь это мое место, к которому я должен привыкнуть, что «теперь меня всему научат» и т.д. Поигрывая мускулами, кивая в мою сторону, говорил, что из-за «таких» он давно не был в спортзале, и у него «чешутся кулаки».

Теперь я понимаю, что значит «колоть» допрашиваемого и чего стоят «правдивые показания», добытые таким путем.

Обыск проведен в ночное время с 24.Х на 25.Х без всяких на то причин, о чем можно судить по дате вынесения постановления об обыске, от 20.Х.86 г. Изъяты телефоны, выписаны из книг фамилии на дарственных надписях, адреса и т.д. Как я понимаю, теперь будут устанавливаться «порочащие связи». А на каком основании? Такое вторжение в личную жизнь считаю незаконным.

Беря от меня подписку по ст. 184 УК, следователь Малюкин пояснил, что даже сообщение кому-либо о вызове в прокуратуру, а тем более о том, что там происходило, является нарушением указанной статьи. А как мне объяснить отсутствие на работе в течение двух дней? Выходит, этой статьей можно прикрыть любое незаконное действие следователя.

Я, как и мои коллеги, испытываю большое разочарование, чувство беспомощности и бессилия доказать свою непричастность ко всякого рода махинациям.

Обращаюсь к Вам с единственной надеждой на то, что объективное вмешательство в деятельность не совсем объективных и не в меру «ретивых» работников следствия, поможет все поставить на свои места, оздоровит атмосферу расследования и обеспечит нормальную работу экспертов. А главное – будут приняты меры для сохранения объективности при осуществлении социалистической законности и охраны прав человека.

4.ХI.86»

Ответ на это письмо был буквально такой:

«Сообщаю, что Ваше заявление, адресованное в Прокуратуру Союза ССР рассмотрено прокуратурой г. Москвы. Изложенные в нем факты ПРОВЕРЕНЫ /выделено мной – Ю.А./. Нарушений закона при проведении следственных действий с Вашим участием /допросов, очных ставок, обысков/ не установлено.

Начальник следственной части Прокуратуры г. Москвы,

советник юстиции В.П.Конин».

Ну, что скажете, господа присяжные заседатели? Разве это не СТЕНА? Как это факты «проверены»? Кем? Когда? Почему об этом ничего так и не узнал автор письма? И почему письмо Генеральному Прокурору СССР оказалось в Прокуратуре г. Москвы?

И ответ этот получен в конце Второго года перестройки.

Письмо 2. От Заместителя Главного врача больницы по экспертизе Акоповой И.Л. – в ЦК КПСС.