Герой иного времени - Анатолий Брусникин

Когда Сысой Авдеич жалостно возопил: «Помогите люди добрые!», она тонко вскрикнула: «Милый, смотри!». Не разглядела раньше — и то сказать, валялся калека в пыли, пылью же весь перепачканный, будто ворох грязного тряпья на дороге.

Тот, кого баба назвала «милый», придержал коня, но вовсе не остановился, только перешел на шаг.

— Что с вами? — крикнул.

— Упал с коня, расшибся, ногу поломал! — прохныкал Жуков приготовленное. — Христа-Господа ради окажите милосердное воспомоществование!

— Нужно ему помочь. — Женщина натянула поводья. — Отвезем его в то селенье, что мы давеча проезжали.

Мужчина отвечал:

— Нельзя возвращаться. Опасно. — Он зорко оглядывался по сторонам. — Подняться можешь? — Это он уже Сысою Авдеичу. — Подсажу к себе. На ту сторону моста переедем — погляжу, что у тебя с ногой.

Ага, так и разбежался Жуков подсаживаться! Чтоб с ним заодно быть пулями продырявленным?

— Ой, моченьки нету! — заплакал он. — Ой, пропадаю, сердешные! Помогите чем можете! Вас за то Бог наградит!

И баба, не дожидаясь, что усатый решит, спрыгнула на землю.

Ой, пальнут сейчас нехристи, перепугался Сысой Авдеич и пополз к обочине, по-рачьи.

— Хорошо, Алина, — сказал черный и тоже спешился. — Будь по-твоему. Я привяжу его ногу к суку, оставлю ему воду, но ничего больше для него мы сделать не можем… Куда ты, чудак? Что ты всё отползаешь?

Тут ка-ак жахнет! Будто десяток дровосеков разом вдарили в топоры, только громче. И по горам перекатисто зашумело: трах-тах-тах-тах.

Баба как стояла, так без звука и повалилась. А мужчина качнулся, но устоял. В руке у него откуда ни возьмись появился двухствольный пистолет.

— Гадина! — процедил раненый и нацелил Жукову в лоб.

Тот, бедный, взрыдал:

— Заставили меня! Ногу поломали! Сысой Великий, Сысой Печерский!

Страшным взглядом уставился на него усатый, но выручили угодники — не выстрелил.

Поднял бабу на руки. Шатаясь, подошел к лошади. Перевалил недвижное тело через холку. С трудом поднялся в седло. Лягнул конские бока.

Горские абреки свои ружья перезаряжают сноровисто — всем про то ведомо. А и лошадь под двойной ношей разгонялась небыстро. Перед самым мостом она была, когда грянул второй залп.

Кувыркнулась подстреленная животина через голову — и прямо в пропасть, вместе с поклажей. А мужчина в черном, хоть тоже свалился, но остался у обрыва, на самом краю. Тихо лежал, не шевелился. Убили, стало быть.

Через кусты с хрустом и топотом бежали разбойники. Впереди главный душегуб в красной черкеске, локоть в локоть с ним толстяк, потом остальные пятеро.

Шагах в десяти от застреленного Эмархан остановился и еще дважды пальнул из пистолета — надо думать, для верности. От черной бурки отлетели клочки шерсти.

— Слава Аллаху, что он в пропасть не упал, — сказал жирный Реза. — Оттуда не достанешь. Прикажешь отрезать ему голову?

— Нет, — ответил Эмархан. — Приятные дела люблю делать сам. Я отхвачу ему башку, а ты найдешь письмо.

Черкесы столпились у второй лошади: кто рылся в переметных сумках, кто снимал упряжь.

Шагнул Эмархан к покойнику, вынимая из ножен кинжал. Вдруг из-под простреленной бурки выпросталась рука с тем самым пистолетом, что едва не лишил Сысоя Авдеича жизни. Щелкнул курок. На лице остробородого злодея появилось выражение несказанного изумления. В самый миг выстрела сбоку, по-кошачьи взвизгнув, выпрыгнул Реза — принял пулю своим обширным брюхом.

Но оружье у непокойного покойника было двухзарядное. Курок снова — щелк. Опомнившись, Эмархан попробовал увернуться от гибели — и это ему удалось. Он винтом крутнулся на каблуке, головою дернул. Хоть вовсе от пули не ушел, но жив таки остался. Это сделалось ясно, когда он весь согнулся, зажав лицо руками, и дико завопил. Меж пальцами у него густо струилась черная кровь. Но разбойный атаман не упал, а запетлял прочь, хрипя и вскрикивая. Не убит он был, только ранен.

Черкесы уж бежали к ожившему мертвецу.

Тот, приподнявшись, полз на локтях. Зачем — непонятно. Ничего кроме обрыва, куда упала лошадь с женщиной, перед ним не было.

Вот он перевесился через край, сделал последнее усилие — и исчез. Сысой Авдеич, уставший ужасаться, только крякнул.

Абреки постояли над кромкой, глядя вниз. Почесали затылки. Потом сгрудились над толстяком. Он корчился в предсмертных муках. Подошли к предводителю, у которого был начисто отстрелен его птичий нос. Покачали головами, поцокали. Старший, который Байзет, запихнул в рану ваты, потом замотал изуродованное лицо кушаком. Эмархан всё хватался за ткань руками. Видно, не мог взять в толк: как это — носа нет?

— Цепкий был джигит этот черный, — сказал Байзет. — Оставил тебе память, вовек его не забудешь. Ладно, нос — не рука, без него прожить можно. Перестань выть, ты же мужчина. Лучше растолкуй нам вот что. Головы-то у нас нет. Кто нам поверит, что мы его убили?

Эмархан промычал что-то.

— Как это «не знаю»? — рассердился черкес. — Мы свое дело честно исполнили. Ты нам три тысячи обещал! Правую руку в заклад давал!

— Где я тебе возьму? Нет у меня! — гнусаво, еле разборчиво, ответил ему замотанный.

— Что значит «нет»? А нам какое дело? Уговор есть уговор! По нашему закону знаешь, что за воровство бывает? То же, чем ты клялся — правую руку режут! Три тысячи не дашь — быть тебе не только без носа, но и без руки!

Пока они собачились, стал Сысой Авдеич потихоньку к кустам уползать. Чем бы у них свара ни кончилась, ничего хорошего для себя Жуков не ожидал. Где это видано, чтоб злодеи оставляли живым очевидца черного дела? Тем более, им христианскую душу загубить — что комара прихлопнуть.

Вдруг изверг безносый как крикнет:

— Будут вам три тысячи! Держите русского!

И догнали лиходеи несчастного Жукова, повлачили обратно.

— Вот свидетель! — промычал Эмархан. — Он для них свой. Я тоже в русской службе начальник-прапорщик. Вдвоем нам поверят. Это по их закону так положено: чтоб два свидетеля. Он на их священной книге клятву даст.

— Дам, дам! — подтвердил Сысой Авдеевич на черкесском наречии. Появилась у него, уж и с жизнью попрощавшегося, надежда. — Крест поцелую, что всё сам видал.

Пошушукались абреки, посовещались.

Старший сказал:

— Ладно. Но к русским вместе поедем. И если ты, князь, нас обманешь, возьмем с тебя плату по-своему.

Вывели откуда-то коней. Сысоя Авдеича усадили в седло лошади, на которой приехала баба-покойница.

Двинулись по дороге в российскую сторону.

Эмархан то зубами от боли скрипел, то ругался на всех языках, в том числе по русскому матерному, а то вдруг пристал к Жукову с расспросами — что он за человек, да какого состояния-сословия.