Ковыль (сборник) - Иван Комлев

– Ну, – опять вмешался Петька, – тебе грех жаловаться, ты, говорят, свою задачу знаешь, всех девок в районе… того – перещупал.

– Врут! – Семён понизил голос. – Бабником некоторые меня называют, а я, честно скажу, ни одну не обманул. Мне их просто жалко. Мужиков не хватает, а в деревне, сам знаешь, все на виду, к чужому мужику лучше не прилаживаться. А я приезжий, вольный для них, вот и липнут, как мухи на мёд. Живое своего требует, как ты хочешь?

– Поддерживаю твою линию, – сказал Петька, – давай выпьем!

– Вот видишь, Ваня, тоска! Всё к одному – выпить. Плохо это кончится.

– Для тебя? – спросил Петька.

– И для тебя, для всех.

Увильнув на повороте от облака пыли, по склону съехал и пристроился рядом с кинопередвижкой легковой газик. Сбруев узнал машину: райисполкомовская. Из неё вышел Лунёв, осмотрелся кругом, поверх компании, которую он будто не замечал. Из задней части машины вылез Валеев, потом – Нечай. Вся троица прибыла.

– А мы, значит, в баньку к вам настроились, – первым к Егору Кузьмичу без всякого стеснения подошёл Валеев, – а вы вот где.

– Прошу.

У скатерти повозились, освободили место для незваных, но важных гостей.

– Раздевайтесь, – предложил-скомандовал весёлый и добрый Афоня, – тут у нас баня и ресторан одновременно.

Валеев разделся до трусов, костюм и полуботинки аккуратно сложил на заднем сиденье машины, сел на траву выше всех, вытянув вниз по склону бледные и волосатые ноги, розовый живот – чуть не на коленях. Грудь, плечи и спина – в длинных чёрных волосьях.

– Уф, – сказал, – ну и жара! Что-то будет.

– Гроза, – подтвердил Егор Кузьмич.

Лунёв и Нечай поснимали только пиджаки и рубахи. Примерились, прежде чем сесть на траву, не запачкаются ли брюки.

Шофер делал вид, что занят машиной.

– Вася, – позвал его Сбруев, – иди сюда.

Вася не стал ломаться, пристроился возле Александра.

– Я всё, не пью, – предупредил Валеев, положив ладонь на пухлую грудь, – сердце шалит.

– А пивко? – спросил Кузьма. Он заведовал канистрами и хотел сделать тучному Валееву приятное.

– Если холодное.

– Нормальное, – отозвался Анатолий, он как раз дегустировал питьё, – освежает. Что интересно: вода в речке как чай, а пиво не нагрелось. В воде и под кустом – и совсем другое дело.

Лунёв и Нечай на болезни не стали жаловаться, им в самый раз то, что покрепче. Нарушенное было течение застолья восстановилось.

– Вот, – сказал ублажённый Валеев, – чем не коммунизм? – и посмотрел на Петра: ты, мол, чем-то возмущался. Затем Лунёву: – Скажи, власть.

Рот Кима Сократовича был забит салом, он кивнул, потом, когда прожевал, заметил:

– Если всем так, то вполне, – и тоже посмотрел на Петьку.

Тот промолчал, но упрямо наклонил голову – он признавал коммунизм, но если его будут раздавать наличными.

Муж Светланы, Анатолий, прислушиваясь к речам вновь прибывших, сейчас лишь обратил внимание, что ни Зотова, ни Андрея Фомича с ними нет. Поскромничали друзья Егора Кузьмича, не пришли с утра в надежде на вечер и баню и промазали. И Анатолий засмеялся, довольный.

Светлана встала, охнула – отсидела ногу, пошла к тому месту, где кучками на траве лежала одежда. Взяла пиджак мужа, пошарила в нагрудном кармане, вернулась с картами.

– Давайте хоть в дурачка поиграем, что ли. У них там полный коммунизм, а мы чем хуже?

Сдала карты, положила колоду поперёк крестовой девятки.

– Трефи козыри.

– Я не умею, – призналась Наталья.

– Научим, будем подсказывать.

– Я буду подсказывать тёте Наташе, – вызвалась Варя. – Я умею.

Нина задумчиво смотрела, как дочка ластится к Наталье, бросила взгляд на младшего брата, улыбнулась вдруг пришедшей в голову шальной мысли:

– Вы с Ваней, пока задачки не порешаете, спать не ложитесь?

Наталья покраснела:

– Нет, у нас… всё хорошо, – подняла глаза от карт, – так хорошо, что я иногда думаю: не вычерпать бы нам до дна… прежде времени, – взгляд её чистый и простосердечное откровенное признание повергают Нину в смятение, а невестка продолжает: – Я потому и боюсь, как бы чего не случилось.

– Постучи о деревяшку, – Светлана протянула ей резную хлебницу, – сплюнь через плечо.

Наталья неловко ткнулась в посудину пальцами и сделала вид, что сплюнула.

– Счастливая, – сказала Валентина, – муж не пьёт, не курит. А мой другой заботы не знает, ему лишь бы налакаться.

Шутливый с виду вопрос Нины к Наталье был не от весёлой жизни. Она видела рядом с собой женщин, у которых были мужья – плохие ли, хорошие ли, но мужья. А у неё, тоже не обиженной по части женского, муж ушёл к другой. Почему? В чём виновата – вниманием обделяла, сама того не замечая, лаской, или что-то ещё было важным, более важным, чем первоначальная любовь и ответственность за детей?

Лукерья в горьких своих мыслях идёт той же дорогой и словно отвечает на вопрос Нины:

– Мужик, что кот: где блудит, не скажет, а любит, чтобы ему холку гладили, это у него самое чувствительное место. Пока руки на затылке держишь, он твой, как отпустишь, так и пошёл искать тёплое место.

– Вот где их надо держать! – Светлана сжимает кулак. – Пять минут им полной свободы, а всё остальное время суток – ежовые рукавицы. Бито, я вышла.

– Вальтом кройте, тётя Наташа, вальтов больше нету, все в отбое, – шёпот Вари слышен далеко за пределами круга играющих, она отдавалась игре со всей серьёзностью и страстью. – А ходить надо сперва с десятки, она её козырной восьмёркой покроет, а тогда вы ей – восьмёрку, она её – дамой, вы ей – даму, она – тузом, а вы ей бубнового!

– Ну, всё расписала! – Нина приняла карты, собрала колоду. – Наизусть всё помнит, вот настропалилась.

– Мы вышли, – захлопала Варя в ладоши, – мама дурочка!

И во второй раз Нина осталась в дураках.

– Ну, ничего, – утешила её Светлана, – кому в картах не везёт, повезёт в любви.

Нина вздыхает, тасует колоду. Где она, её любовь? Да и нужна ли теперь? Варя с Игорьком – вся жизнь её и вся любовь.

Лукерья вынула из сумочки пачку с папиросами, взяла одну, стала катать между пальцами, разминая табак. Пачку бросила рядом с колодой карт. Светлана быстрым взглядом посмотрела в сторону мужа, ещё более быстрым движением выудила из пачки папиросу, спрятала в кулаке, кивнула в сторону – там покурим. Анатолий курить ей решительно не дозволял, и в этом вопросе она вынуждена была подчиняться. Баловалась иногда, украдкой.