Детский сеанс. Долгая счастливая история белорусского игрового кино для детей - Мария Георгиевна Костюкович

и в городе, осчастливленном калошами: «Тщеславие побеждает? Хвастовство торжествует? Корысть одерживает верх над любовью бескорыстной? Скорее всего, это происходит из-за моего профессионального пристрастия к определенному жанру, образному строю, сюжетности. Но мне всегда казалось, что вопросы, которые я поставил в начале этой статейки, легче всего обсуждаются и поддаются разрешению в строках сказок и историй Ганса Христиана Андерсена»105.

К тому времени, когда Андерсена решил экранизировать «Беларусьфильм», кинематограф накопил несколько десятков его экранизаций: «Дюймовочку» ставили восемнадцать раз, «Снежную королеву» одиннадцать, «Русалочку» четырнадцать. «Калоши счастья» гораздо менее популярная сказка, отзывчивы к ней были почему-то лишь кинематографии социалистического блока: по ее мотивам в 1958 году польский кинорежиссер Антони Богдзевич снял одноименный фильм, дебют Барбары Брыльской, а через два года после бычковской экранизации самые близкие к первоисточнику, нарядные, почти опереточные «Калоши счастья» поставил чехословацкий режиссер Юрай Герц. «Осенний подарок фей» стал самой вольной экранизацией «Калош», но как ни удивительно, всегда придирчивый худсовет «Беларусьфильма» встретил сценарий с небывалой радостью. Даже взыскательный Василь Витка дал отзыв без единого строгого слова: «Сцэнарый вельмі цікавы, дасціпны і выйгрышны для ўвасаблення ў мастацкім фільме»106.

Под приятный шелест одобрения сценарий отложили на пять лет. Положение удивительное, но, как ни странно, характерное для «Беларусьфильма». За это время предполагаемого постановщика Владимира Бычкова трижды отстраняли от предполагаемой постановки: сначала его заменили Николаем Лукьяновым, потом вернули, но передумали и назначили Леонида Мартынюка, а потом, наконец, на Бычкове остановились. Быть может, это был какой-то кинематографический ритуал от сглаза.

Даже после того как сценарий запустили в производство спустя пять лет ожидания, работа шла долго. Владимир Бычков без конца перебирал актеров, пробуя больше десятка на каждую роль. Старым Мастером мог стать не Валентин Никулин, а Петр Кормунин или народный артист РСФСР Николай Засухин. Фрекен, сыгранная Марией Суриной, могла носить черты первокурсницы ГИТИСа Елены Дробышевой или актрисы Минского ТЮЗа Валерии Лиходей, Анны Назарьевой или актрисы Малого театра в Ленинграде Ольги Белявской. Фильм снимался в Латвии и Эстонии: город, взбудораженный калошами, был найден в Риге и недалеко от нее, в Рундальском замке, а благостные пейзажи – на эстонском острове Сааремаа.

Работа эта так вымотала Бычкова, слишком долго ожидавшего постановки, что после первого просмотра в январе 1984 года, когда материал единодушно назвали «роскошнейшим», режиссер не сдержал чувств: «Сегодня не только день моего рождения, но и день моего возрождения. Я слишком напуган сказками, о которых говорят, что они не будут поняты детьми. Спасибо вам огромное»107.

Словно бы в утешение ему и в доказательство того, что ему наконец удалось вырваться из детского репертуара, главный редактор «Беларусьфильма» Никифор Пашкевич ответил: «Кажется, рождается неординарный фильм для детей и взрослых»108.

От «Калош счастья» в экранизации Владимира Бычкова остались – только калоши счастья, исполняющие желания башмаки феи Счастья. Фея Печали в остроумном исполнении Лии Ахеджаковой зря предостерегала ее, что не следует так глупо разбрасываться роскошью. Это вредная привычка – сопоставлять сюжет первоисточника и экранизации, но поиск отличий между сюжетами Андерсена и Галиева поможет увидеть, что художественные миры этих разных сказок созданы по разным принципам и даже разными мировоззрениями. Они мало в чем схожи: да, в общем-то, ни в чем.

Калоши Андерсена даются людям как случайный дар, и каждый, кто надевает их случайно, не знает о волшебных свойствах. Советник юстиции, и молодой философ, и другие герои сказочных новелл Андерсена в какой-то момент просто сетуют на жизнь, а калоши счастья принимают мимолетное ворчание за желание и исполняют его. Так советник юстиции оказывается в Средневековье и возвращается в свое время с облегчением и радостью, а философ умирает и оживает благодаря жалости феи Печали: она снимает с усопшего калоши. Следует отдать должное, калоши все же делают своих носителей немного счастливыми. Но, вскользь говоря об исполнении как будто бы желаний, андерсеновская сказка убедительнее говорит о магической силе всемогущего слова, и хорошо, что для исполнения сказанного нужен какой-то предмет, вроде калош, которые все же следует надеть и можно снять. Слово меняет эпохи, обращает в птицу, животное и в другого человека, умерщвляет и оживляет. Слово может уничтожить мир – хорошо, что никому не пришло в голову это желание. Сказка Андерсена чудесно примиряет с действительностью, исцеляя героев от недовольства. Можно принять это за счастье.

Анатолий Галиев и Владимир Бычков превратили калоши счастья в предмет из ящика Пандоры. Их чудодейственное свойство озвучено сразу, и почти все, кому они достаются, знают об их способности исполнять желания. Так, позабыв историю необдуманных желаний, сюжет начинает говорить о погоне за счастьем. Весть о нем разносится стремительно, и примечательно, что исходит она от той самой очаровательной Фрекен, которой фея Счастья подарила калоши. Но еще более примечательный персонаж – дедушка Фрекен, Старый Мастер. Он ведет себя удивительнее: сначала отказывается пользоваться калошами, потом велит внучке избавиться от них, а все остальное сюжетное время винит ее во всех злосчастьях, связанных с калошами.

Калоши переходят от хозяина к хозяину, никому счастья не принося, и сказка становится похожа на другую, «Горя бояться – счастья не видать» Маршака, в которой точно так же пытаются избавиться от Горя-Злосчастья. Как добро и зло, так счастье с несчастьем исходят из одного корня, от обоих суеверный стремится избавиться, а некоторые – вовсе не допустить, как делает Старый Мастер.

Когда калоши отличным и закономерным сюжетным ходом оказываются у Старого Мастера, он так устает от этой катавасии, что в сердцах желает оказаться на том свете. Но и в раю с ангелами ему тоскливо, потому что там ничего не нужно делать. Так в последней трети сюжета историю о калошах подкрепляет маленькая тема рукотворности счастья. Она для прочности удваивается финальной песней о том, что можно быть счастливым лишь своим трудом. Но укрывшись под этой простенькой моралью (лживой, ведь нищий художник не стал счастлив от своего труда, ни до, ни после того как труд принес плоды), фильм говорит не только об этом, а еще о страхе быть счастливым, запрете на счастье и о панической боязни перемен, которые несет исполнение желаний. Эта пессимистическая идея и воплощена в образе Старого Мастера, хотя его образ вроде бы должен предупреждать об опасности легкой удачи.

Старый Мастер до конца сюжета несет тему неустроенности, неудобства, зудящей неудовлетворенности неполнотой, свойственной творцу: он недоволен калошами, внучкой, возможностью исполнить желание, недоволен королевской властью и ее сыщиками, недоволен событиями в городе, переменами и даже раем. Все неполно, недовоплощено. Единственное желание, рожденное его усталой от недовольства душой,– чтобы все стало как раньше.