Черно-белое мышление. Почему мы стремимся к категоризации и как избежать ловушек бинарной логики - Кевин Даттон

Рисунок Z. Цветовое пространство носителей языка беринмо

Хотя между цветовым пространством английкого языка и беринмо явно существует ряд заметных различий, обратите внимание на то, что наиболее существенное различие между языками связано с объединением синих и зеленых оттенков в единую цветовую категорию nol.

В западной культуре можно проследить развитие черно-белого мышления на протяжении веков, а также отметить, как оно менялось с культурной и исторической точки зрения. Бинарное мышление переживало подъемы и спады. В средневековой Европе, например, структура общества, основанная на отношениях работодателей и рабочих – комбинированная экономическая и межличностная структура, которая сформировала транзакционную основу феодализма, – считалась неизменной. Каждое звено в «великой цепи бытия» считалось равнозначным и чрезвычайно важным (представление святого Августина о том, что Бог назначил каждому человеку фиксированное место в социальном порядке, признавали безошибочным), и всякий, кто сомневался в своем положении в обществе, вспоминал намеренно обессиливающую метафору святого о неудовлетворенном пальце, желающем быть глазом.

Эпоху Просвещения (1715–1789 гг.) историки рассматривают как эпоху интеллектуального и философского восстания, период, определяемый стремлением к личной свободе и упадком абсолютных монархий, наряду, конечно, с отстаиванием религиозной терпимости перед лицом идеологической ортодоксии. Соответствующие обращения к логике, разуму и эмпирическому наблюдению как средствам схоластического обучения и обретения понимания и знаний (в это время родился научный метод) проложили путь к иному порядку – натуралистическому, редукционистскому порядку, который сохранился до Викторианской эпохи и остался в ней благодаря повышенной в тот период склонности общества собирать информацию и классифицировать ее. В некоторых эшелонах викторианского общества, преимущественно в высших и средних классах, существовала даже школа мысли, согласно которой определенные комнаты в доме в идеале можно использовать только для определенных функций. В спальне можно было только спать. На кухне нельзя было играть в игры, можно было только готовить.

К концу XIX века на смену этому порядку пришла модернистская жажда изменений и экспериментов, подпитываемая растущим недовольством викторианскими моральными принципами и социокультурными условностями. Учитывая философские корни модернизма, новая эпоха не обошлась без собственного набора представлений об одежде и правилах жизни человека. Например, модернизм настаивал на четком разделении между искусством и популярной культурой, а последователи течения по-своему – хотя и с использованием разных методологий в рамках разных моральных, психологических и эстетических параметров, – были столь же полны решимости предугадывать единые смыслы и универсальные истины, как и рационалисты и эмпирики Просвещения и века разума.

Именно с переходом от модернизма к постмодернизму в 1970-е годы и сопутствующим ростом социального конструкционизма и «недоверия к метанарративам», как однажды отлично описал происходящее французский философ Жан-Франсуа Лиотар, границы интеллектуального исследования снова размылись, а смутные джинны субъективизма, релятивизма и плюрализма высвободились из своих заполненных дымом бутылок.

Как выразился комедийный военный деятель начала XX века, генерал Штумм фон Бордвер, в романе Роберта Музиля «Человек без свойств»[120]: «Так или иначе, порядок, как только он дойдет до определенной стадии, призывает к кровопролитию».

Поляризация, преувеличение и гиперболизация всегда занимали видное место в политических дискуссиях. Но возможно, что другие психологические силы, относящиеся к черно-белому мышлению, также сыграли роль в появлении антипатии по отношению к предложению Тони Блэра тестировать всех британцев на COVID-19.

Вы когда-нибудь задумывались, как работают аукционы по продаже вещей знаменитостей? Солнцезащитные очки Invisible Man Фредди Меркьюри, кардиган Курта Кобейна с записи концерта на MTV, пузырек для таблеток Элвиса Пресли – все эти предметы в последние годы ушли с молотка за пятизначные суммы. Но в чем привлекательность старого и потрепанного кардигана и пустого пузырька для таблеток?

Однажды моя студентка провела исследование, в котором спросила участников, насколько комфортно они бы себя чувствовали, если бы им пересадили орган от Йоркширского потрошителя[121]. Ответ был один – «не очень». Люди наполняют вещи значением точно так же, как микробы «заражают» дверную ручку, а запах проникает в комнату. Часть тех людей, что обладала вещами, продолжает находиться в этих вещах, и такие случайные артефакты распространяют их сущность.

Такая стойкая вера в нетленную психологическую душу и ее способность обитать в очках, трикотажных изделиях и различных емкостях для медикаментов происходит от эссенциализма – одного из направлений в философии. Эссенциализм утверждает, что у всех вещей есть некая глубинная реальность, истиная природа. Нечто, что Аристотель называл субстанцией и о чем говорил американский лингвист и философ Джордж Лакофф, – нечто, что «делает вещь такой, какая она есть, и без которой она не была бы такой».

Но такие сущности эклектичны и широко распространены. Они скрываются не только в том, что мы носим, но и в том, что мы говорим. Это хорошо известное предписание теории влияния, согласно которому сила убедительного сообщения зависит от содержания самого сообщения, целевой аудитории и источника сообщения.