Поворот к лучшему - Кейт Аткинсон

У него не было с собой ни книг, ни ноутбука, поэтому он не мог ни читать, ни писать. Мартин никогда не задумывался, насколько эти два вида деятельности вошли в его жизнь. А если бы он ослеп или оглох? Или и то и другое сразу? У слепых есть собаки-поводыри — ложка меда в бочке дегтя, услужливые лабрадоры и благородные немецкие овчарки, заменяющие им глаза. Наверное, глухим тоже полагается собака, но как именно они заменяют им слух, Мартин не знал. Наверное, все время тянут хозяина за рукав, глубокомысленно озираясь по сторонам.

У него зачирикал телефон, и в трубку проник густой дублинский акцент его агента.

— Мартин, ты умер? — спросила она. — Или не умер? Пожалуйста, определись поскорее, потому что меня закидывают вопросами.

— Не умер, — ответил Мартин. — По телевизору сказали, что я — отшельник. Почему? Я не отшельник, не отшельник!

— Ну, Мартин, нельзя сказать, что у тебя много друзей. — Мелани понизила голос, словно в комнате с ней были посторонние. — Ты его убил? Ты убил Ричарда Моута? Я всегда говорила, что мало рекламы — это плохая реклама, но убийство — это черта, которую переступать нельзя. Ты меня понимаешь?

— Зачем бы я стал убивать Ричарда Моута? Откуда ты это взяла?

— Где ты был в момент убийства?

— В отеле.

— С женщиной? — В ее голосе послышалось удивление.

— Нет, с мужчиной.

Какими словами это ни скажи, все равно выйдет скверно. Он даже представить не мог, как бы она отреагировала, упомяни он о пистолете. Пистолет стал постыдным секретом, который он всюду носил с собой. Он должен был сказать о нем полиции, наплевать на их недоверчивость, но ночь в компании вооруженного киллера была бы плохим алиби.

— Боже! У тебя есть адвокат? — Она выдержала приличествующую случаю паузу. — Как идет книга?

Она действительно считает, что он способен писать в таких обстоятельствах? В его в доме убили человека, убили его знакомого. Его мозги разбросаны по кофейному столику.

— Это как антидот, — пояснила она, — искусство может быть антидотом жизни.

Только вот Нина Райли — не искусство. «Берти, а здесь шикарно, нам нужно чаще ездить в круизы. Теперь осталось только доказать, что наш домушник — это Мод Элфинстон, а в ее свидетельстве о рождении написано „Малькольм Элфинстон“». Полное дерьмо!

— Мартин, ты еще там? Ты помнишь про завтрашний Книжный фестиваль? Хочешь, я приду для моральной поддержки?

— Нет. Я откажусь.

— На тебя много народу придет.

— Именно поэтому я и собираюсь отказаться.

Он отложил телефон и снова уставился в потолок.

В желудке у Мартина звенела пустота — он ничего не ел со вчерашнего дня, если не считать пакетика шоколадных драже, которыми он поделился с Клэр в полицейской машине. Большую часть дня его тошнило, и причины были самые разные — то мучительное похмелье с утра пораньше, то кровь, запекшаяся и не очень, которая осквернила его милый дом, то лицо Ричарда Моута, превратившееся в маску зомби, — но теперь он вдруг почувствовал зверский голод. Он с удовольствием съел бы настоящий ланч: яйцо-пашот с оранжевым желтком на горячем промасленном тосте. А рядом на столе большой фарфоровый чайник чая и круглый торт — генуэзский с вишнями или из грецких орехов, с глазурью. И его жена тихо вяжет где-нибудь в уголке.

Может, его и поселили в другой номер, но в мини-баре по-прежнему не было ничего съедобного. При виде притаившейся внутри банки «Айрн-брю» его замутило. Ему хотелось домой. Ему хотелось войти в свой дом, заползти в постель, натянуть на голову одеяло и прогнать весь этот кошмар, но кошмар никогда не кончится, потому что это его наказание. И оно будет длиться до тех пор, пока вся его жизнь не распадется на кусочки и кусочки эти не будут расплющены катком, чтобы уже никто не мог собрать его обратно. Только что он был полноправным членом общества, но с одним ударом часов превратился в изгоя. Понадобилась самая малость. Вычерченная битой дуга, тарелка борща и девушка, снимающая с волос шарф.

Красивая девушка со светлыми волосами захотела встретиться с ним (Марти) в «Икорном баре» Гранд-отеля «Европа». Она была иностранкой, и, может, в его нерешительной, робкой англичанистости для нее было что-то привлекательное, и там, где все видели тупость, она увидела сдержанный шарм.

Он уже был здесь, приглашал бакалейщика на ланч, но тот устроил целое представление, рассматривая маленькие сэндвичи и пирожные со словами: «Такие деньги дерут, а не разгонишься», — словно это он за все платил, а не Мартин. Вокруг было много девушек, очень хорошо одетых русских девушек, и умирающий бакалейщик подмигнул Мартину и сказал: «Мы-то знаем, кто это, верно?» — и Мартин удивился: «Да?» Бакалейщик фыркнул, скорчил рожу и расхохотался. «Петербургские невесты». К его мясистой губе прилип кусочек копченого лосося. Мартин спросил себя, зачем он все это затеял. В компании бакалейщик был все равно что живой труп. «Вообще-то, нет, — серьезно возразил Мартин. — По-моему, это просто привлекательные молодые женщины и они совсем не… ну, ты знаешь». — «Мартин, да откуда тебе знать?» — покровительственно изрек бакалейщик.

Они с бакалейщиком пили чай в светлом, воздушном помещении кафе, но «Икорный бар» оказался темнее, с более изысканной атмосферой и витражно-медным декором в стиле русского модерна.

— У нас этот стиль называется ар-нуво, — сказал он Ирине.

— Да? — ответила она, словно ей в жизни никто не говорил ничего интереснее.

Даже теперь, спустя год, он ясно видел красные и черные жемчужины икринок, блестевшие на маленьких стеклянных блюдечках с колотым льдом. Он не стал этого есть, даже от рыбы его воротило, а уж о рыбьих яйцах и говорить нечего. Ирина же ничего не имела против, она все съела сама. Они пили шампанское, русское и дешевое, но на удивление хорошее. Она заказала его сама, не спросив его, и чокнулась с ним со словами: «Марти, мы хорошо проводить время». Для вечера она переоделась, подколола волосы наверх и сменила сапоги на туфли, но ее платье было с высоким воротом и скромное. Ему хотелось спросить у нее, почему она торгует сувенирами в уличной палатке — переживает трудные времена или таково было ее призвание, — но это было для него слишком сложно.

Все время между «Идиотом» и Гранд-отелем он думал о предстоящей встрече. Он воображал, как они весело болтают, ее английский улучшился как по волшебству, да и он уверенно говорил по-русски (хотя на деле знал только несколько слов). Он должен был пойти вместе со всеми на балет в Мариинский театр, но, когда за ним пришел бакалейщик, сказал, что «подхватил желудочный грипп». Тот раздраженно удалился, наверное, для человека, вальсирующего со смертью, нелады с желудком не были поводом для уклонения от чего бы то ни было.

Вначале Мартин волновался, что Ирина неправильно его поняла и что она захочет, чтобы он ей заплатил, но то, что она оплатила счет в кафе, свидетельствовало о том, что она собой не торгует. Может быть, она ищет мужа. Вообще-то, он бы не был против. Никто в торговом центре «Сент-Джеймс» не посмотрел бы на нее так, как на какую-нибудь тайку. По ее виду никто не заподозрил бы, что он ее купил. (Или все-таки заподозрил бы?) «Да, Ирина Кэннинг, моя жена. О, она русская. Мы встретились в Петербурге и влюбились. Очень романтичный город». Она выучила бы английский, он — русский. У них были бы полурусские дети, Саша и Анастасия. Он дал бы ей все, что она захочет: финансовое благополучие, уютный дом, детей, растущих в западном изобилии, медицинскую помощь для престарелой матери, образование для младших сестры или брата и дальше по списку, а взамен она подарила бы ему его иллюзию — иллюзию любви. Прибыль-убытки, товары-услуги — разве не в этом главное? Бизнес. Как-то незаметно они перешли с шампанского на водку. Водка была такая холодная, что у него заломило в затылке.