Дж. - Джон Берджер

– Хорошо, я отдам вам паспорт, но с одним условием: вы пойдете со мной на бал в Оперный театр.

– Боян прав, – бормочет она по-словенски, уставившись на ствол сливы. Нуше кажется, что она вернулась в нищету деревни. Перед глазами у нее неумолимый мир. Боян сказал, что итальянец хочет толкнуть ее на путь разврата. Бал в Оперном театре – первый шаг.

– Дайте мне ваш паспорт, – упрямо повторяет она, не отводя глаз от дерева. – Что вы за это хотите?

– В конце бала, когда объявят последний вальс, я отдам вам паспорт. Не бойтесь, я больше ничего от вас не хочу. Даю слово.

– Бал в Оперном театре?

– Да.

– Меня туда не пустят.

– Мы вам все купим – бальное платье, шаль, сумочку, туфли, перчатки, жемчуга. Вы будете моей гостьей.

– Вы не понимаете… – удивленно говорит Нуша, но больше не хмурится. – Меня выгонят. Скажут, что вы уличную девку на бал привели.

– Возможно, мы с вами оба не понимаем, чего просим, – отвечает Дж. – Но если вы согласитесь пойти со мной, то я отдам вам паспорт.

– А когда бал?

– В четверг на следующей неделе.

– Нет, это слишком поздно. Дайте мне паспорт сейчас.

У неуклюжих ботинок Нуши вьются две бабочки. В воздухе пахнет неподвижной зеленой травой. В зелени прячутся белые и лиловые цветы. Нуша наконец-то понимает, что итальянец не намерен толкнуть ее на путь порока. Она неожиданно смелеет и, коснувшись его руки, умоляюще глядит на него.

– Дайте мне паспорт.

– Если я отдам паспорт, вы не придете на бал.

– А я и так не смогу. Я работаю.

– Но сегодня же вы не на работе.

– Сегодня я пришла, чтобы ваш паспорт попросить.

– Я вам заплачу.

– Дайте мне паспорт и пригласите на бал еще кого-нибудь. Зачем я вам нужна? Там будет много важных дам.

– Война с Италией до следующего четверга не начнется.

– Не умею я ваши танцы танцевать.

– К черту танцы!

– Тогда зачем вы меня приглашаете?

Дж. знает, что прямая лесть вызовет у нее подозрения.

– Когда бал закончится, на ступенях Оперного театра вы вручите мне свою бальную карточку, а я вам отдам вот это, – говорит он, похлопывая себя по карману.

– Ладно, – недовольно соглашается она. – Я пойду с вами.

Пустынный сад с разросшимися деревьями окружают стены, увитые плющом. Из длинной травы выглядывают обломки древних статуй. По лужайке бродит кот, в воздухе зависли стрекозы. Нуше все это кажется безумным. Она собирается уйти, но сегодняшний разговор в саду скажется на жизни за оградой.

Дж. целует ей руку.

– Приходите сюда завтра, к одиннадцати утра. Я договорюсь с портнихой.

«Наверное, он – призрак», – думает Нуша, полагая это не более вероятным, чем то, на что она согласилась, и лихорадочно размышляет, не представится ли случая выкрасть паспорт.

– Знаете, как называется это место? – спрашивает она.

– Мне здесь очень нравится, – отвечает он. – Il giardino del Museo Lapidario.

Я пишу это и вспоминаю сад.

* * *

Вольфганг сообщил Марике, что из чистого любопытства навел справки об арестованном Марко и кое-что выяснил. Как оказалось, вся история, рассказанная Дж., – совершеннейшая выдумка. Юношу поймали с поддельными документами. Никакого умирающего отца в Венеции не существовало. «Марко» пытался пробраться в Италию, чтобы выступать с речами на демонстрациях, организуемых по всей стране. Австрийские власти давно взяли его на заметку: он прослыл прекрасным оратором и принадлежал к экстремистской фракции ирредентистов. Марика спросила супруга, известно ли об этом Дж. Вольфганг заявил, что это неважно и он все равно сдержит свое обещание. Загадочность происходящего разожгла нетерпение Марики. Сначала она отдастся человеку, который был донжуаном, а потом узнает, чего он от нее хотел.

* * *

Дж. нашел лучшую портниху в городе, пожилую парижскую модистку, и обсудил с ней бальный наряд Нуши. Он попросил, чтобы девушке сшили поистине королевское одеяние. Модистка заметила, что Нуша очень молода и чересчур пышное платье ее состарит. Дж. возразил, что Нуша в любом наряде будет выглядеть молодо, но одеяние должно быть величественным, как у царицы Савской.

Нуша пришла на первую примерку и стояла, как новобранец, понуро глядя перед собой и раздумывая о своей жизни. Если бы ее деревенских подруг подвергли такому же испытанию, она бы подбодрила их улыбкой и вызывающим замечанием. Она была совершенно одна в незнакомом, чуждом для нее мире. Впрочем, это ее не пугало. Она заметила свое отражение в зеркале, представила, как бы на нее поглядела мать или девушки с фабрики, и густо покраснела. Шея и грудь пошли пятнами – не от стыда, а от того, что бы о ней сказали. Прежде она воображала себя женой, матерью или старухой на смертном одре, но никогда не предполагала, что окажется в центре внимания. Нуша знала, что поступает правильно – и не просто правильно, а ради великой, праведной цели. И все же, оказавшись главной героиней, она чувствовала себя преступницей. Ей не с кем было поделиться своими впечатлениями, некому рассказать, что с ней происходит. Она ощущала себя одинокой заговорщицей, злоумышленницей. Пока итальянка с мерной лентой диктовала размеры своей помощнице, записывающей цифры в бархатную книжечку, Нуша вспоминала о Принципе и Чабриновиче, томящихся в застенках богемской тюрьмы.

Дж. встречался с ней каждый день: сначала в саду Гёльдерлина, потом в магазинах, где покупал ей очередной предмет туалета. Каждый день Нуша относила новый сверток домой, в комнату рядом с оружейными складами, запирала дверь, разворачивала бумагу и прятала вещи в нижнем ящике буфета, который служил ей одновременно кладовой и гардеробом. На второй день она обнаружила в туфле пачку банкнот и не обиделась: это были не деньги, полученные от мужчины, а часть суммы, полагающейся Нуше за эту странную неделю, после чего ей придется вернуться на фабрику или искать новую работу. Ей так и не представилось случая выкрасть паспорт.

Продавцы и лавочники – ювелиры, перчаточники, сапожники, галантерейщики – ошеломленно обслуживали богатого итальянца и словенскую деваху-простушку («Она как ломовая лошадь», – говорили они), не задавая лишних вопросов. Некоторые пытались сообразить, что все-таки связывает эту парочку. Странные покупатели обращались друг к другу почтительно и чинно, разговаривали мало, смотрели друг на друга без ненависти, но и без любви. Между ними не было ни притворства, ни заигрываний проститутки с клиентом. Впрочем, близость их тоже не связывала; словенка не была ни женой, ни любовницей итальянца. Почему же он так старательно выбирал ей экстравагантные подарки? Почему она не выказывала ни благодарности, ни разочарования? Иногда она выглядела растерянной, но чаще всего исполняла все, что от нее требовалось, – терпеливо и с медлительной природной грацией. Лавочники пришли к двоякому выводу: либо словенка туповата, а итальянец каким-то загадочным образом пытается этим воспользоваться, либо итальянец не в себе, а она – его верная служанка.