"Москва, спаленная пожаром". Первопрестольная в 1812 году - Александр Васькин

Когда мой отец взошел, Наполеон взял запечатанное письмо, лежавшее на столе, подал ему и сказал, откланиваясь: «Я полагаюсь на ваше честное слово». На конверте было написано: «А mon frere L’Empereur Alexandre» (Брату моему императору Александру – фр.).

Пропуск, данный моему отцу, до сих пор цел; он подписан герцогом Тревизским и внизу скреплен московским обер-полицмейстером Лессепсом. Несколько посторонних, узнав о пропуске, присоединились к нам, прося моего отца взять их под видом прислуги или родных. Для больного старика, для моей матери и кормилицы дали открытую линейку; остальные шли пешком. Несколько улан верхами провожали нас до русского арьергарда, ввиду которого они пожелали счастливого пути и поскакали назад. Через минуту казаки окружили странных выходцев и повели в главную квартиру арьергарда».

Яковлев выполнил обещание, и письмо Наполеона дошло до Александра I, но, как и в прошлый раз, русский царь ответить не соизволил.

Насколько же отчаянным стало положение французов в Москве, если Наполеон, полагая, что отсутствие ответа вызвано тем, что письма просто не дошли до адресатов, вновь решается униженно искать мира, на этот раз, любыми способами. Теперь он уже не доверяет русским парламентерам, не пытается предложить мир в завуалированной форме (дескать, это сами «скифы» хотят перемирия), а в открытую предлагает кончить дело по-хорошему. Для этого он переносит переговоры на высокий официальный уровень, призывая к себе умнейшего своего генерала Армана Огюстена Луи де Коленкура, хорошо знавшего Россию и ее царя – он служил послом в Петербурге в 1807–1811 годах:

«2 или 3 октября император, который уже очень давно не беседовал со мной о делах, спросил меня, как я думаю, готов ли будет император Александр заключить мир, если он сделает ему предложения. Он тогда еще ничего не говорил мне о тех предложениях, которые уже сделал. Я откровенно высказал ему свое мнение: принесение Москвы в жертву свидетельствует о не слишком мирных намерениях, а по мере того, как будет надвигаться зима, шансы все больше будут склоняться в пользу России; словом, нельзя считать вероятным, что русские сожгли свою столицу для того, чтобы потом подписать мир на ее развалинах.

Коленкур А. О.Л.

Худ. Т. Готье с оригинала Е. Шарпантъе.

Середина XIX в.

– Хотите ехать в Петербург? – спросил меня император. – Вы повидаете императора Александра. Я передам через вас письмо, и вы заключите мир.

Я ответил, что эта миссия совершенно бесполезна, так как меня не примут. Тогда император с шутливым и благосклонным видом сказал мне, что я «сам не знаю, что говорю; император Александр постарается воспользоваться представившимся случаем вступить в переговоры с тем большей готовностью, что его дворянство, разоренное этой войной и пожаром Москвы, желает мира; он (император) не сомневается в этом. Этот пожар, – прибавил он, – безумие, которым безумец мог хвастать в тот день, когда зажег огонь, но в котором он назавтра же раскаялся; император Александр хорошо видит, что его генералы бездарны и самые лучшие войска ничего не могут сделать, когда ими командуют такие начальники».

Такой пассаж императора, всегда искреннего с Коленкуром, показывает если уже не явную неадекватность Наполеона, то уж точно – недооценку противника, замешанную на завышенной самооценке. Чем более весомые доводы приводил генерал, тем меньше слышал их его главнокомандующий: «Он настаивал, приводя еще новые доводы, чтобы убедить меня в своей правоте и уговорить принять это поручение. Напрасно я приводил все те возражения, о которых говорил выше. Император ответил, что я ошибаюсь; он получает в настоящее время сообщения из Петербурга; там упаковывают вещи с величайшей спешкой; самые драгоценные предметы отправлены уже внутрь страны и даже в Англию, император Александр не тешит себя иллюзиями; он видит, что его армия сильно уменьшилась и пала духом, тогда как французская армия в состоянии тотчас же двинуться на Петербург; погода стоит пока хорошая; если осуществится этот поход, Российская империя погибла; потерпев поражение, император Александр находится в очень затруднительном положении и ухватится обеими руками за предложение, сделанное нами, так как оно даст ему почетный выход из скверного положения, в которое он попал».

Итак, шпионы Наполеона верно докладывали ему: если в Первопрестольной ценности сгорели, то в столице полным ходом шла их эвакуация. Но началась она не с московского пожара, а еще летом. Александр I, не дожидаясь, пока французы подойдут к Петербургу, распорядился начать вывоз из столицы государственной казны, архивов (в частности, именных указов Петра I) и прочих ценностей, например, «вещей, назначенных в приданое великим княжнам Марии Павловне и Екатерине Павловне и назначенных Анне Павловне». Отправляли все на север, водными путями, в Петрозаводск, Вытегру и т. д. В секретном журнале Комитета министров, сохранившемся в фондах Российского государственного исторического архива есть такая запись от 23 августа 1812 года: «Председатель Комитета министров предложил во исполнение монаршей воли не теряя времени, столь мало уже для судоходства оставшегося, отправить архив Коллегии иностранных дел, по Министерству финансов и Высочайшему Двору, все, что по важности своей должно быть сохранено, но к производству текущих дел не нужно, в т. ч. документы, чертежи, планы. С Монетного Двора столько машин, инструментов, вещей и припасов, чтобы можно было устроить монетное делопроизводство с нужным числом людей. Кабинет Горного Кадетского корпуса, Модельный и Минеральный, а также библиотеку. Возложить на усмотрение директоров и управляющих, какие по первой статье дела должны быть отправлены, а также назначены при них чиновники, которым полагается выдать жалованье вперед за два месяца и снабдить экстраординарною суммою по назначению директора с утверждением министра. Из Таможни отправить все конфискованные в пользу казны товары. Директора и управляющие должны немедленно составить смету, какую тяжесть составят отправляемые дела и вещи, и срочно приказать их укладывать».

Этот документ, вполне возможно, читали и лазутчики французского императора. Но вот что интересно: своих петербургских агентов он услышал, а вот стоящего рядом Коленкура не понимал! А ведь изъяснялись они на одном языке. А переданные бывшим послом слова Александра о том, что «он скорее отступит до Камчатки, чем уступит свои губернии или будет приносить жертвы, которые не приведут ни к чему, кроме передышки», Наполеон и вовсе прослушал:

«Видя, что ему не удается меня уговорить, император прибавил, что все побывавшие в России, начиная с меня, рассказывали ему всяческие сказки о русском климате, и снова стал настаивать на своем предложении. Быть может, он думал, что мой отказ объясняется лишь тем, что мне неловко явиться в Петербург, где ко мне так хорошо относились, как раз в тот момент, когда Россия подверглась такому разорению; основываясь на этом предположении, император сказал мне: