Оборотный город - Андрей Белянин

Прохор, конечно, обижен за то, что я улизнул один и не взял его с собой на подмогу, хотя на пару могли бы достичь ещё больших результатов. Ведь в этот раз я шёл по винтовой лестнице через могилу, значит, уж он-то там никак бы не застрял. А побывать ещё разок в Оборотном городе ему, как видно, очень и очень хочется.

Да и кто бы удержался? В отличие от меня людям, не обладающим истинным зрением, всё там видится волшебной сказкой. И город дивный, и дома прекрасные, и люди красивые, и атмосфера чудесная, и все вокруг так тебя любят, что буквально бросаются на шею обниматься! Но я-то знаю, с какой целью…

– Выспался, ваше благородие? – не оборачиваясь, поприветствовал меня Прохор. – Садись давай, каша уже остыла вся. Ешь да рассказывай, как там твоя…

– Она не моя, – лишний раз напомнил я, берясь за ложку.

– Ага, как же, – хитро усмехнулся в усы мой денщик. – То-то, гляжу, глаза у тебя горят, как у кота на Масленицу! Помирились небось?

– Ну-у… где-то как-то на определённых условиях…

Подробнее сообщать о том, на каких конкретно договорённостях мы сошлись, было пока рискованно. Сначала стоило доложить обо всём моему генеральствующему дядюшке, дабы заручиться его начальственным советом и согласием, а уж потом… Но Прохор смотрел на меня так умильно и доверчиво, что я и не заметил, как выложил ему всё!

Гром грянул ровно через четверть секунды после сверкнувшей под его кустистыми бровями молнии! Я опустил голову и прижал уши не хуже моего арабского жеребца, в робкой надежде, что гроза прошумит здесь и не накроет весь полк, потому что люди-то ни в чём не виноваты…

– Да как только смеет эта нечисть французская на нашу родную нечистую силу свою гнойную пасть разевать?! Да мы ж энтих лягушатников от Москвы до Парижа и в хвост и в гриву гнали, как мух навозных, а ныне они опять в нашу сторонушку кривые зубки показывают! Вот я сей же час полусотню казачков подниму, да мы их одной лавой так пометём, что и на том свете от наших пик не прочешутся! А ну пошли к Василию Дмитриевичу…

Я не рискнул спорить, когда мой денщик в таком эмоциональном состоянии. Ну его в болото, тут вякать себе дороже, попадёшь ещё под горячую руку да схлопочешь по шеям за отсутствие видимости должного патриотизма. Мне, соответственно, и доесть толком не дали, а сгребли едва ли не за шиворот и волоком потащили к дяде.

Сельские жители, встречавшиеся нам по пути, с пустыми расспросами и гадательными предложениями разумно не встревали. Два суровых казака, при оружии, бегущих куда-то по жутко важному, считай государственному, делу, как правило, редко вызывают мысль задержать их на чашечку чая, поболтать о том о сём на досуге. Поэтому мы добрались до генеральского двора сопровождаемые одной-единственной фразой престарелой бабушки-одуванчика, сто лет не встававшей с завалинки:

– Эх, красиво бегут казаки-и… Эх, где мои шестнадцать лет, так чёрта лысого они б от меня убежали! Куды тока девки смотрят?!

Рыжий ординарец сидел с трубочкой на крылечке и наше появление отметил сочувственным пусканием колечек из-под опущенных усов. По одному выражению его простецкого лица, полного грусти, разочарования, скуки и здорового жизненного фатализма, становилось ясно – мы безбожно опоздали!

И можно даже было не спрашивать о виновнике нашего поражения: за углом дома горделиво стояла неновая коляска длинноволосого сельского учителя, уже порядком доставшего нас за последнее время. Практически в эту же минуту и сам господин Чудасов появился на пороге, сияющий и презрительный ко всему миру, его руки торжествующе сжимали старую французскую карту, а за спиной тяжело встали два судейских пристава.

Он спустился с крыльца, не удостоив никого и взглядом, попытался пройти мимо нас, намеренно задев меня плечом, но ушибся и сбился с шага. Тем не менее выровнялся, сунул карту под мышку и, насмешливо качая головой в такт собственным победным мыслям, вышел за ворота. Чуть позже крепкая крестьянская лошадка повезла его вдоль забора вместе с приставами на доклад к губернатору и получению от его сиятельства более широкого круга полномочий. Ладно, ладно, сочтёмся…

Мы оценили поднятые им клубы пыли, не забыв потом сплюнуть через левое плечо и перекреститься, а я решительно направился к дяде. Мне было что ему сказать…

– Иловайский? Заходи, шельмец, – беззлобно приветствовал меня седой казачий генерал, философски разглядывающий на просвет ополовиненный мутноватый штоф зелёного стекла с тиснёными царскими орлами. – Выпить не предлагаю, молод ещё, а вот закусью угощу. Хочешь пряников или фиников сушёных?

– Дядя, я по делу.

– Да ты сядь, не чинись, чего уж там. В жизни всякое бывает, не всегда нам дано отличать победу от поражения, а Господь… он горделивых смирением поучает. Ты пряник чего не берёшь?

– Дядя, всё не так. Мы ещё можем утереть рыло этому…

– Карту я ему отдал, – весело откликнулся мой родственник. – Да и пёс с ним! Пущай ищет, пущай хоть всё кладбище перероет, мне-то что с того? А ничего! Поскольку меня по-любому к ответу потребуют – ежели эта хмырина с фалдами ничего не найдёт, так по судам за неверную карту затаскает! Он же, подлец, по всем газетам столичным раструбил, что клад ищет, тот самый, что и генерал Иловайский 12-й отыскать не смог! Позор мне, Илюшка, на старости лет, позор всему тихому Дону… Пряник возьми, говорю!

– Да вы бы хоть закусывали, а? Вот уже едва четверть плещется…

– А ты на старших голос не повышай! Ты доложи, где тебя нелёгкая носила, что я до такой срамотищи дошёл – штафирке штатской своими руками тайну заветную вручил! И вот ещё… Пряник возьмёшь или нет?

– Дядя! – У меня внутри уже тоже начинало закипать, кровь-то одна, одна порода и норов. – Хватит пить, корить себя и сдавать позиции до боя! Этот придурок с литературным закосом под набекренившегося Байрона из шестой палаты ничего не найдёт, кроме шумных неприятностей на своё приключенческое место. Я был внизу, в Оборотном городе, у Катерины и…

– И как она? – сразу вскинулся дядюшка. – Ты мне энту хрень про клад да карты забудь, плюнь и разотри! Ты, главное, скажи, как она? Помирились? Поцеловались? И пряник этот долбаный сей же час возьми, чтоб тебя-а!!!

Я прыгнул вперёд и практически сцепился с ним в борьбе за круглый тульский пряник из наших несвежих полковых запасов. Он пытался меня им накормить, а я выбросить эту липкую каменную дрянь куда подальше. Минут десять мы пыхтя сражались с ним за это злополучное печево, пока от него не осталась горсть сухих грязных крошек, и только после этого успокоились…

Сели рядышком на оттоманке, плечом к плечу, и я со всеми подробностями поведал всю свою сегодняшнюю эпопею. Ей-богу, правда, всё-всё, начиная от жалоб на глобальный недосып до робкой надежды на поцелуй любимой девушки, в том случае если я спасу её, сокровище, Оборотный город и до кучи целый мир.

А собственно, почему нет? Ведь после того как французы займут поселение нашей нечисти и истребят их, мы все получим действующий военный лагерь иноземной нежити. И если с нашими хоть как-то можно договориться, потому что им здесь жить и у некоторых временами просыпается совесть, то скелетам-бонапартистам свойственна лишь лютая ненависть ко всему русскому! Ещё бы, их здесь убили, не похоронили, забыли и бросили. Что они устроят потом всем тем, кто остался сверху? Начнутся тайные вылазки, резня, пожары, месть…