Садовник - Родриго Кортес

Их было так много, что всего через неделю Себастьян с восхищением признал, что недооценивал масштабы предстоящей господу работы. А ясные недвусмысленные приметы наступающего конца света были уже очевидны. Несколько раз в течение лета луна становилась красной, как кровь, трижды прямо на него обрушивался невероятно крупный град, а один раз он услышал вдалеке странные бухающие звуки, от которых вся земля сотрясалась, как в предсмертных судорогах. А потом Себастьян увидел самолеты и был просто потрясен тем, с какой торжественной основательностью готовился господом конец света.

Он шел очень быстро, останавливаясь только для того, чтобы напиться воды или поймать пяток мышей на завтрак, и, сам не зная того, в ноябре пересек Иберийский горный массив и оказался в районе реки Эбро. И вот здесь его продвижение резко замедлилось.

В течение всего одной недели его четырежды останавливали патрули, а однажды, посчитав республиканским шпионом, чуть не расстреляли. Но Себастьян выкопал свою могилу так стремительно и профессионально, что офицер восторженно хохотнул, покачал головой и отправил странного немого парня на рытье блиндажей и окопов. И вот здесь он застрял на всю зиму.

Войсковая часть постоянно перемещалась с одного места на другое, и старые окопы приходилось оставлять в тылу, а потому распорядок дня Себастьяна был предопределен на много дней вперед. Он вставал задолго до рассвета, сразу же принимался за работу, затем завтракал, потом принимал под свое техническое руководство очередное подразделение и весь день бегал вдоль всей линии оборонительных сооружений, помогая выворачивать особо крупные камни и следя за тем, чтобы земляные стенки были идеально ровными. Он не знал, зачем нужна такая точность, но хорошо усвоил, что офицерам нравится, когда все ровно и гладко.

Иногда кого-нибудь расстреливали — пленных республиканцев, не слишком лояльных к военным крестьян или даже своих, — и это был настоящий праздник, поскольку появлялся повод отвлечься от окопной рутины. И пожалуй, поэтому рытье могил Себастьян Хосе не доверял никому.

Правда, здесь ему не позволяли усаживать покойников так, как он привык, но Себастьян довольно быстро приспособился копать полнометражные могилы и делал это куда более аккуратно, чем окопы. А потом дожидался, когда будущий труп подведут к могиле, приведут приговор в исполнение, любовно укладывал очередного отмучившегося жителя земли в эту самую землю, стремительно присыпал глинистой, смешанной с камнями землей, и начиналось главное.

Конечно, здесь, в условиях фронта, посадочного материала было немного, и Себастьяну приходилось готовить его заранее, но был он настолько неутомим, что каждое его маленькое кладбище стремительно утрачивало печальные приметы смерти и превращалось в маленький райский уголок, настолько уютный и приятный глазу, что, когда наступила весна, даже избалованные своим всевластием офицеры заходили сюда распить бутылочку-другую и поболтать о доме.

А потом наступила решающая фаза конца света.

Уже за неделю до сражения офицеры много и тревожно говорили о прибывших из Барселоны русских танках и смешанной интернациональной прореспубликанской бригаде. Говорили, что есть там и русские, и немцы, и даже американцы и что придется туго… Себастьяна поставили рыть вторую линию укреплений, расстреляли несколько отлучившихся в деревню мародеров, и все равно, когда позиции накрыла артиллерия, а затем во фланг ударили танки, никто к этому готов не был.

Себастьян метался по окопам, как чумазый коренастый ангел смерти. Он понимал, что его час вот-вот пробьет, и старался успеть как можно больше, и едва кого-нибудь убивало, он тут как тут появлялся рядом, подхватывал падающего или собирал те куски, что еще можно было собрать, оттаскивал их в сторону и все равно — не успевал.

Двое суток он не спал и не ел; двое суток, понимая, что может опоздать с похоронами, он, как в случае с капитаном Гарсиа, начал просто вкладывать в рот каждому миндальный орешек, зернышко пшеницы или просто кустик зеленой травы, и все двое суток он ждал, что небо разверзнется и голосом, подобным трубе или множеству шумящих вод, господь сообщит о том, что все закончено. Но шли часы, затем дни, а мир все еще стоял.

К исходу третьих суток окопы уже дважды переходили из рук в руки. Живые не хотели умирать и сражались с отчаянием обреченных на вечные муки. И к началу четвертых суток, когда на позиции лег плотный, как ватное одеяло, туман и республиканцы пошли в штыковую атаку, вконец осатаневший от этой нескончаемой битвы за жизнь Себастьян сходил за лопатой и стал помогать господу, как умел.

Он рубил и тех, и других; он прятался, когда над головой начинали шелестеть снаряды, и снова кидался в плотную белую пелену — отделять головы и пропарывать животы. Но шли часы, а господь все еще сумел прибрать слишком немногих, и жизнь все еще пульсировала и сражалась. А потом все они — и правые, и левые — откатились на юг, туман осел на холодную землю, и Себастьян обнаружил, что на позициях остался он один.

Вокруг, насколько хватало глаз, лежали готовые к Страшному суду тела. Но в небе ярко светило солнце, на уцелевших пятнах весенней земли молодо и ярко зеленела трава, и Себастьян понял, что снова обманулся и наступление вечной райской гармонии опять отложено господом на неопределенное время. И тогда он бессильно упал на землю и заплакал.

* * *

Под неусыпным контролем присланного военной комендатурой офицера Мигель вскрыл сорок шесть самых ближних к усадьбе странных вертикальных могил, но ни одной из сеньор Эсперанса найти ему так и не удалось. Двенадцать зарубленных лопатой членов местной анархистской группы были здесь; расстрелянные ими солдаты и офицеры, лавочники и парикмахеры — тоже, и — ни Тересы, ни Лусии.

Прознав о вскрытиях могил, к Мигелю потянулись родственники убитых и пропавших без вести, но получивший к тому времени звание майора и обещание скорого перевода в Сарагосу Диего проводить массовые вскрытия запретил категорически. И лишь когда батальон Диего Дельгадо все-таки отозвали в Сарагосу, Мигель с помощью падре Теодоро и родственников полутора сотен расстрелянных военными горожан вскрыл все могилы до одной. И обнаружил здесь всех пропавших без вести до единого. Кроме обеих сеньор Эсперанса.

Мигель снова поговорил с Долорес, но ничего нового не узнал. Юная сеньорита Эсперанса опять рассказала, как убежала из дома, едва началась стрельба, как попала в руки здоровенному бородатому мужчине и как садовник убил прямо при ней двух человек, а потом спрятал ее в землянке под обрывом и два дня подряд приносил ей хлеб и лук. А потом возле землянки оказались дядя Сесил и двое солдат.

Больше она ничего сказать не могла.

Начальник полиции вернулся к письму доктора Фрейда и в конце концов буквально заучил его наизусть, но понять, по какому принципу действует этот безумный садовник, почему он спасает одних и убивает других, куда он мог спрятать женщин и почему он вообще это делает, Мигель так и не сумел. А потом наступила осень, за ней — зима, и ему пришлось заниматься совсем другими вопросами.

Куда делись алькальд, прокурор и судья, никто не ведал, а тем временем город, вмиг лишившийся всей своей верхушки, телефонной связи и перекрытого бесчисленными патрулями и засадами дорожного сообщения, оказался на грани выживания. В маленькой государственной больнице не осталось не только лекарств, но даже бинтов — почти все забрали с собой военные медики из батальона капитана Дельгадо. Оба местных аптекаря-еврея были расстреляны прошедшими через город фалангистами, а сами аптеки оказались разгромлены и сожжены. То же самое постигло и обе крупнейшие мясные лавки — только на этот раз постарались анархисты. Запасов угля на складах было от силы на месяц, а главное, никто и ничего завозить определенно не собирался.