Без Вечного Синего Неба. Очерки нашей истории - Мурад Аджи

За сараями роща. В той роще не пасут скот, хотя трава и богатая. Сюда приходят паломники, здесь они забивают жертвенных животных. В двух или трех местах с ветвей спускаются веревки, на которых разделывают подвешенные туши, а мясо раздают людям. Таков обычай.

От большого дерева начинается тропа, ее вырубили по южному склону скалы. По ней можно пройти, лишь плотно прижимаясь к горе. И лучше не смотреть вниз. Метров тридцать – сорок спокойных ровных движений и ты на площадке перед входом в пещеру.

Почему пещера – святое место? Ответить трудно. Есть несколько версий. По одной из них, здесь скрывался отшельник, следовавший праведной вере предков. По другой – причина в том, что вход в нее обращен к Мекке. Завываниям ветра, глухому стону, который доносится из пещеры, местные тоже дали толкование. Словом, появилась пещера Дюрка, свободная территория, косточка Кавказской Албании, ее в 50-х годах попытались разрушить: забили вход, запретили молиться. Тщетно. Как только страсти улеглись, люди снова пришли к своей пещере и открыли вход.

Кто они, эти люди? Язычники? Нет, конечно. Хранители народной памяти.

…Пройти по тропе, оказывается, половина дела. Вход в пещеру тесный, как лаз. Над входом висит огромный камень, готовый в любую минуту сорваться. В какую именно минуту? О-о, как решит Всевышний. Поэтому-то далеко не все горцы приходят сюда. Для нечестивого человека тот камень.

В темноте, ощупывая руками и ногами ступени деревянной лестницы, пробираюсь вниз, тут темнота уходит, уступая пространство сумеркам, тонкий луч света пробивается из входа, я уже не загораживаю его. Вижу зал, заботливо убранный коврами. На полу – подушки. Нехитрые украшения на стенах и погашенные керосиновые лампы – они стояли в углу на уступе. Пахнет заброшенным домом и старой одеждой.

Переводя дыхание, сел на ковер, сложив под себя ноги, осмотрелся. Зал вмещал человек тридцать – сорок и тишину. Мир остался где-то там, далеко. Какое удобное место для раздумий!.. Кругами летают летучие мыши, они не слышны, как тени предков.

В углу пещеры еще один вход – в другой зал. Спускаться туда было сложнее, лестница с редкими ступенями и без перил. Совсем темно. Наконец, ногами чувствую каменистый пол. Но абсолютно ничего не вижу… Зато когда вышел из пещеры, в глаза ударил ослепительный мир, полный красок, постоял, привыкая к нему, иначе не пройдешь обратно по тропе и двух шагов.

На обратном пути заметил сотни веревочек и лоскутков, привязанных к кустам. Горцы о чем-то просили Всевышнего. Такова еще одна традиция Кавказа, больше просить некого.

…Вечером я рассказал Мугутдину о своей поездке в пещеру, и он спросил:

– Не боялся, что камень упадет на тебя?

– Нет. Подумал: руки у меня чистые, чего бояться?

Круты здешние дороги… То, что видел я в пещере Дюрка, не место паломничества. Скорее место народной памяти. Но какой? Люди уже сами не помнят.

Табасаранский язык уникальный, лингвисты относят его к пяти сложнейшим в мире. Их речь – это удивительные звуки: пение ветра, плеск реки и гул ущелья. Одновременно. Смешанные, перепутанные звуки, уложенные в ряд. Есть по этому поводу хабар – шутка, значит. Какой-то иностранец долго расспрашивал о табасаранском языке, ему не могли объяснить, вернее, воспроизвести отдельные звуки. Наконец, один догадливый человек взял керамический кувшин, опустил в него три грецких ореха и стал вращать сосуд:

– Понял?

– Йес, сэр.

Так звучит табасаранский язык – глубоко в горле начинается слово. А иначе тебя не услышит кунак, живущий на соседнем склоне горы.

Заставляя горцев забыть обычаи предков, им ничего не давали взамен. Даже политзанятия, которые, как известно, среди безработных не проводили. А вот на что был щедр городской человек в шляпе, это на водку… Водку – пожалуйста, «сколько хочешь».

Я всегда заходил в магазинчики, если они попадались на пути.

– Салам алейкум, – скажет продавец и широко улыбаясь, добавит по-русски: – С пириездом!

– Мугутдин, а какие у вас праздники?

– Как у всех, Первое мая и Седьмое ноября.

– А еще?

– Свадьбы…

Потом, немного подумав, мой собеседник вспоминает, что когда-то был праздник урожая. Был праздник весны – начало полевых работ, хороший праздник, с кострами. Детишки красили яйца, песни звучали в аулах… Кстати, об аулах. По-моему, красивое слово, старинное, но когда я его произнес, меня поправили:

– «Аул» – не говори. Неприлично. Людей обижаешь. Скажи «селение».

– А в чем разница?

– Ни в чем.

…Был праздник черешни. Праздник сенокоса. Люди надевали лучшие наряды, и праздновали они не после торжественного доклада. Для девушек вешали качели. Для всех резали быка, одного-двух, сколько хотели, столько резали. По вечерам жгли костры… Парни состязались в ловкости и силе.

– Валла, не вспоминай больше, Мугутдин, только сердце мне разрываешь…

Наши предки думали, что Дербент самый большой город в мире после Багдада, они и о природе сотой доли не знали, что знаем мы, образованные. Еще бы, переворачивали перед костром треногу, чтобы града не было. На поле оставляли два-три неубранных колоска, на развод, чтобы новый урожай чуть-чуть богаче был…

– Прошу, не вспоминай, Мугутдин. Хватит! Душа заболела.

В поездке я не видел ни одного мужчины в национальной одежде. Женщин видел, мужчин – нет. Папахи заменены на шляпы, как у того городского человека. Всюду европейская одежда… «Честное слово, беда, большая беда в доме, если твои дети похожи на соседа, пусть даже очень хорошего человека», – сказал один аксакал. «Быстро меняют теперь обычаи, не успеваешь».

К примеру, похороны, горестные минуты, их не избежал никто. С утра в селение, где случилась беда, приходит вся округа. Каждого накормят, разместят. Ровно в половине первого вынесут покойника, мулла прочитает Коран, пройдет молитва, на ней будут присутствовать только мужчины. Потом они столько-то дней будут ходить на кладбище. Слова – это скорее напутствие живым, мулла призывает забыть обиды на покойника, простить его грехи и долги, он призывает стать добрее, остерегаться пороков – иначе плохо будет на том свете. Вот, пожалуй, и весь обряд, за каждое действие в котором платят деньги.

Отпустить человека в мир иной теперь стоит дорого. Никогда не забуду в этой связи слова одного старика.

– Что там рай?! – воскликнул он. – Если так себя вести будем, и ворота ада перед нами закроют.

Свадьбы и те потеряли прежний смысл – тогда их играли, сейчас высиживают. Главный человек на свадьбе – бухгалтер, он заносит в тетрадь, кто и сколько принес. Ту тетрадь молодожены будут всю жизнь хранить, сопоставлять, кто и как к ним относится. Заплатил деньги, поел-выпил, вот и вся свадьба. «Где купил?», «Где достать?», «Бабки, бабки» – только и слышишь за столом. Обижайтесь не обижайтесь, мне стыдно за наши новые обычаи, говорю о том открыто.