Одиссей, сын Лаэрта. Человек космоса - Генри Лайон Олди

Чего мне на пророкову задницу глядеть? Я на дарда-на, подлеца болтливого, глаз скосил: рыдает Эней. В три ручья.

От счастья.

— Что ж ты?! — говорю. — Живого человека похоронил! А он удивляется:

— Я? Я ничего... я как все...

— ...Трижды прошу прощения за вмешательство в разговор уважаемых людей!

Этого Одиссей не знал. Лицо круглое, в оспинах. Кланяется:

— Малоизвестный Иссин-Мардук велел осведомиться: не соблаговолит ли досточтимый Одиссей ЛаэртиД посетить малоизвестного в его уединении?

Когда полномочный представитель Дома МурашУ просит, ему не отказывают.

Да, дядя Алким. Да, папа.

Я помню.

%%%

Вина осталось: на донышке. А идти за новым кувшином лень. Обойдусь. Чтобы вспомнить нашу давнишнюю, первую и единственную встречу лицом к лицу с малоизвестным Иссин-Мардуком — мне не надо вина. Тем более что он предпочитал хмельному сок граната. Терпкий, кисловатый. Добавлял чуть-чуть воды и долго смотрел, как клубятся в чаше багряные облачка. Он и мясо есть отказывался. Рыбу — тоже. Говорил: грех вкушать боль, причиненную безвинной твари. Говорил: кровь насыщает, разрушая. Если бы я не знал, какие добрые дела изредка творятся по велению этого славного, лучезарного дедушки... Уж лучше мясо по пять раз надень. И вино: пифосами. Хотя напраслину возводить тоже ни к чему: он был человек дела, Иссин-Мардук по прозвищу Эльпистик[55], в первую очередь стараясь обойтись переговорами и соглашениями. Не всегда получалось.

— Досточтимый Одиссей может не опасаться мести фараона Рамсеса, — сказал он, вертя в пальцах деревянный ножичек. Уж не знаю, где такая штука может пригодиться. Хотя сделана красиво.

И поправился, видя мое лицо:

— Мести ванакта Черной Земли.

— Уважаемый Иссин-Мардук уверен? — притворяясь безразличным, осведомился я.

За полчаса беседы о пустяках я уже выяснил: в здешнем доме не принято обращаться к собеседнику напрямую. Только косвенно. Вокруг да около. Если так плыть Домой, никогда не доплывешь.

— Можно ли быть в чем-то уверенным до конца, живя люд вечно изменчивым небом?!

Черные, лоснящиеся глазки закатились, сверкнули желтоватыми белками, сожалея о мирском непостоянстве. Легкая тень тронула бледную кожу щек: намек на Румянец. Иссин-Мардук снял тюрбан, аккуратно промокнул платочком вспотевшую лысину и снова водворил тюрбан на место.

— Есть еще финикийцы... — я взял с блюда лист салата. Скрутил в трубочку.

— Нет.

— Нет финикийцев? Совсем?!

— Досточтимый Одиссей Лаэртид изволит смеяться. Разумеется, есть. В море — есть. На рынках — есть. Кстати, известно ли досточтимому Одиссею, что тир-ские купцы недавно открыли новый путь на юг? Там, где раньше свирепствовали чудовища, и боги, похожие на зверей, преграждали путь смельчакам, теперь спокойно плещут весла и надуваются паруса. Мы живем в зыбком мире...

Сейчас меня мало интересовали успехи тирских купцов.

— Это уважаемый Иссин-Мардук изволит смеяться. Если финикийцы есть в море и на рынках, если они есть даже на опасном южном пути, тогда где их нет?

— Их нет в качестве гонителей одного странника, знакомого нам обоим. Фаросское недоразумение прощено и забыто. А «пенное братство» в восторге от блеска железной серьги. Правда, это обошлось в изрядное количество талантов и долговых поручительств...

Я мог представить себе это количество. До конца жизни не расплатиться. В бескорыстие лысого филантропа верилось слабо.

На веранду, где мы вели приятную, ни к чему не обязывающую беседу, тихо поднялся раб. Горбун с вкрадчивой повадкой паука. Он даже двигался так, будто по дороге оплетал столбы и перила паутиной. Когда горбун прошелестел мимо меня, распространяя сладкий аромат ирисовых благовоний, я вздрогнул и почувствовал, как напрягается спина. В ответ: ласково-бессмысленный взгляд. С поклоном передав хозяину развернутый на треть свиток, горбун неприятно похрустел гибкими, на вид бескостными пальцами и отправился ловить мух в другом месте. Иссин-Мардук наскоро пробежал свиток глазами. Извиняясь, улыбнулся мне: дела, дела... покой нам только снится!..

— Да, — сказал он в пространство, совершенно не заботясь тем, что горбуна уже и след простыл. — Не позднее конца месяца. Только без глупостей.

Мне почудилось, что паутина дрогнула, разбежалась беззвучным эхом во все стороны. Но хозяин уже повернулся ко мне:

— На днях малоизвестный Иссин-Мардук встречался с очень достойными молодыми людьми. Бывший ванакт Аргоса. Бывший басилей Крита. Бывший претендент на престол Трои. Бывший пророк. Очень, очень достойные молодые люди: вежливые, почтительные, хотя и бывшие...

Слово «бывший» он произносил вкусно, слегка причмокивая. Стало ясно, почему кипрский представитель Дома Мурашу не ест мяса. Он ест слова. Вполне достаточно для насыщения души.

— Можно ли поинтересоваться: что хотели достойные молодые люди от почтеннейшего Иссин-Мардука?

— Есть такое новомодное изобретение: «деньги». Почему-то в последнее время от несчастного Иссин-Мардука все хотят только это. Никто не придет, чтобы сказать:

«Изя! У меня родился сын! Я зову тебя на обряд дарования имени!» Или: «Марик! Брат мой! Хочешь, я подарю тебе новый плащ?!» Изредка, когда по ночам мучает бессонница, горемычному Иссин-Мардуку кажется: мы живем не только в зыбком, но и в весьма корыстном мире...

Каюсь: мне очень захотелось попросить гостеприимного хозяина об одолжении. Не хватит ли у него талантов договориться с Глубокоуважаемыми, чтобы они были везде, в море и на рынках, в небе и в храмах, на Олимпе и в преисподней — но чтобы их, со всей мстительностью и уязвленной гордыней, больше не было для одного странника, знакомого нам обоим. Нигде и никогда. Я понимал, чего лишаюсь (сова моя! крепость и олива!), но желание было таким страстным...

Я даже пропустил часть сказанного мимо ушей. — ...Заявили: «Нам больше нет места здесь». Бедный Иссин-Мардук позволил себе усомниться. Сказать, что таким достойным молодым людям есть место везде. Что он, бедный Иссин-Мардук, был бы счастлив... Нет, сказали молодые люди. И не уговаривайте. Мы собираемся плыть на Запад. До конца света и за его предел. Мы намерены уйти в седые дали Океана, чтобы никогда не оглядываться назад. Иссин-Мардук огорчался. Плакал. Иссин-Мардук даже рвал бы волосы, расти они у несчастного Иссин-Мардука. Но...

Он был многословен. Впрочем, это давало мне время свыкнуться со сказанным. Пощупать руками каждое слово. Каждую новость. Достойные молодые люди собрались броситься в Океан, но суда требовали починки, новых мачт и парусов. Команды, несмотря на призрак обреченности, настаивали на запасах провизии и пресной воды. Оружие. Одежда. Вряд ли достойные молодые люди действительно собирались идти на Запад, через царство мертвой жизни, чтобы стать царями мертвецов. Это увлекательная игра, хотя малыш полагает ее плохой. Да, они правы. Не сумев вернуться по-настоящему, они хотя бы сумели признать: лучше уйти самим. Наверное, мы не зря воевали по-человечески. Молодые люди состарились: не годами. Черным, горелым серебром в крови. В нас до сих пор слишком много спекшегося ихора. Не надо резни из-за пустого стремления заново войти в иссохшую реку. Не надо окраины Калидона, где придется доживать век пугалом соседей. Пожалуй, так действительно лучше. Уйти за край, за предел; уйти навсегда. Когда нечего терять, уходить легко. А Запад, если верить желтому сну, — единственный целый край нашего блюда, с которого можно скатиться не в жизнерадостную плесень, а прямиком в мыльную воду. Царство мертвых ждет тех, кто погиб под Троей, но еще не до конца осознал это.