Обелиск на меридиане - Владимир Миронович Понизовский

воззрился на Деникина. Чего-чего, а такого признания от бывшего белогвардейского главковерха он не ожидал. Не хватало еще представить Антона Ивановича в буденовке!.. Нет, не так он однозначен, многое перевернули в его голове минувшие годы.

Между тем Деникин поворошил бумаги на столе и продолжал:

— Ведомы ли вам, подполковник, устремления апостолов китайского национал-социализма? Известны ли вам их планы постройки железнодорожных линий, призванных прорезать нынешние дикие просторы пустыни и направленных к Великому Сибирскому пути — на Хайлар, Читу, Кяхту, Минусинск, Бийск и в русский Туркестан? С целью двинуть по ним сотни миллионов переселенцев? Пока все это — призраки, устрашающие драконы на желтых знаменах. Но они — показатели умонастроений новой китайской элиты. И уже не призраки — те людские волны, которые текут и текут с дальнего юга на север Маньчжурии, грозя затопить беззащитный Амурский край и отрезать Россию от океана. — Он упер руки в скрипучие подлокотники кресла: — По-человечески мне вполне понятны ваши чувства, как и чувства иных соотечественников, заброшенных судьбою в эмиграцию. Теперь, когда открываются перспективы активного действия… Но заклинаю вас: интересы китайцев, как и японцев и иных — чужды российским! Поэтому надо беречь русскую кровь. Припадание к стопам новых азиатских правителей, чему примерами действия генералов Нечаева, Макаренко, Меркулова да и моего соратника Дитерихса и иных при всех доказательствах, находящих сочувствие или неосуждение в известных парижских кругах эмиграции, говорит о чем угодно, но только не о русском достоинстве и интересах России. За рубежами русской земли стучат уже заступами могильщики и скалят зубы шакалы, в ожидании ея кончины… Хочу верить, что не дождутся. Вы, милостивый государь, готовы разделить мои взгляды и мое беспокойство?

— Вполне, Антон Иванович.

Деникин удовлетворенно кивнул. Поправил на носу съехавшее пенсне.

— Значит, в Китай направляете стопы? В свое время, в начале века, я служил в тех краях, в Заамурском округе, в Маньчжурии. Суровая была служба. Края суровые. Не страшат?

— Вы же там служили.

— Я-то? Да вы — барон, как сообщил мне дражайший профессор.

Путко уловил в тоне генерала насмешку. Подумал: из-за Врангеля недолюбливает всех баронов.

— Какой я барон? По отчиму разве… Да ведь и вы — не черной кости.

— А вот и ошибаетесь! — мелко хохотнул генерал. — Отец мой до тридцати годков крепостным крестьянином был, затем сдал его помещик в рекруты…

— Не может быть! — искренне удивился Путко. Ему представлялось, что Деникин — из старинного дворянского рода, и само происхождение предопределило его продвижение по служебной лестнице к вершинам российской военной иерархии: в царской армии он дослужился до генерал-лейтенанта, командующего фронтом в мировую войну. Как же так — выходец из народа, а не пошел с народом после революции, подобно генералам Брусилову, Мартынову, Бонч-Бруевичу, Ольдерогге, — наоборот, стал одним из злейших ее врагов?.. Как просто предопределить судьбу человека по его анкете и как непросто выстраивает человеческие судьбы жизнь…

— Как же вы поднялись до генерала, Антон Иванович? — позволил он себе полюбопытствовать.

— Отец после двух десятков лет солдатской службы — а в николаевские времена служба была тяжела! — добился чина прапорщика, в отставку же вышел майором. Да вскоре умер, остались мы на двадцать пять рубликов его пенсии. Нищета. Работа на хлеб, безотрадность. Потом — вольноопределяющимся на солдатский котел. Офицерство. Академия. Рота. Батальон. Полк. Боевая работа… С русской армией неразрывно связана вся моя жизнь… Но я не барон, нет. — Деникин снова поправил пенсне: — Глубокоуважаемый Павел Николаевич, ходатайствуя за вас, просил о письме… о письмах моим сослуживцам и единоверцам, так сказать. Я готов выполнить просьбу профессора и оказать услугу вам, тезка, коль сие надобно. — Он, как и в начале беседы, пристально посмотрел на посетителя: — Однако при одном непременном условии, подтвержденном словом офицера: вы сами не примете участия в действиях, противных интересам России, и полной мерой своих сил попытаетесь воспрепятствовать оным действиям наших с вами соотечественников.

— Даю такое слово, — совершенно искренне и даже с некоторой торжественностью в голосе проговорил Антон Путко.

Глава четырнадцатая

Ольга казнила себя, вспоминая тот разговор с Антоном на берегу моря. Перебирала каждое слово, будто нанизывая камешки на бесконечную нить, разглядывая их и так, и эдак, определяя — фальшивое или настоящее. Слова царапали острыми краями. Не кожу — душу. «Больше не могу!..» Зачем она так сказала? Что мог он подумать?.. Он раздраженно ответил тогда: «Посажу тебя в карман? Спрячу в чемодан?.. Как ты это представляешь себе?» Она заупрямилась: «Тебе решать. Тебе и твоему начальству!» Он как-то странно посмотрел на нее: «Хорошо».

Что значило это его «хорошо»? Мол, можешь поступать, как заблагорассудится?..

После того разговора она сразу почувствовала, что он в чем-то изменил свое отношение к ней. Отчуждение?.. Несколько раз ловила на себе его взгляд. Он быстро отводил глаза.

Совсем скоро он уезжал. Даже в прощании, последней их ночи и нервном утре, хотя было прежнее всепоглощающее понимание и близость, моментами она улавливала это отчуждение.

Уехал. И теперь все валилось из рук. Может быть, она сама подтолкнула его к какому-то назревавшему решению?.. Может быть, у него кто-то есть там, куда он спешил?.. Слепая, больная мысль… Но как избавиться от нее?.. И даже не в ней дело. Что́ она, Ольга, без Антона? Она — это он, его заботы, его горести. Пусть он далеко, неведомо где, и так редко оказываются они вместе, он — ее судьба… Как может человек отторгнуть себя от своей судьбы?..

Надежда Константиновна уловила ее напряжение. После разговора по какому-то наркомпросовскому делу задержала в кабинете. Подсела. Обняла:

— Что стряслось, Оля? Была как ясно солнышко, а нынче — хмурая осень.

Как объяснить?.. Надежда Константиновна даже и не знает; что муж снова уехал. Куда? На сколько месяцев или на годы?..

Ольга попыталась справиться с перехватившей горло спазмой.

— Не запускай болезнь, — матерински мягко провела ладонью по ее волосам Крупская. — Мой тебе совет: не накапливай обид и недомолвок, разбирайтесь сразу.

В чем «разбирайтесь»? С кем?.. Она и пытается разобраться… «Хорошо». Но по существу Ольга ведь права: она не может больше так жить. Не может бесконечно ждать и ждать…

И тут позвонили.

— Товарищ Кузьмина-Путко?.. Вы не могли бы завтра, в шестнадцать тридцать, приехать к товарищу Берзину?

Она не сразу сообразила, кто такой Берзин. Вспомнила.

— Конечно!

— Адрес… — женский голос педантично продиктовал, повторил время.

Она записала на перекидном календаре. А в голове понеслись лихорадочные мысли: «Берзин… Павел Иванович… Старик… Что-то с Антоном!..» Как дожить до завтрашних шестнадцати тридцати?..

Раньше условленного времени она уже была на месте.

Вот он, этот дом… Со слов Антона она рисовала в воображении сурово-величественный