Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние - Юлиан Семенов

– На этом ты его не п-прижмешь.

– На одном этом – нет; ты, дед, говоришь, как прозорливец, на этом я его не ущучу. Тут другое соображение: ни в одном из его костюмов снотворного больше не было. Только в том, синем, который был на нем, да и то остатки. Дома все переворошили – пусто. Где он держит снотворное – вот в чем вопрос.

– Ты убежден, что он еще держит снотворное? Он уже четырех человек уконтрапупил – зачем ему снотворное? Ему х-хватит денег на десяток лет, если считать, что с каждого взял т-тысяч по семь.

– Он уконтрапупил трех. Четвертый жив. И самое любопытное, что прямой начальник этого исчезнувшего, но живого четвертого, директор ювелирной фабрики Пименов, задержан в Москве по случаю странной смерти начальника их главка.

– Что? – Садчиков не сразу понял.

– Позвонили с Петровки: я просил ребят посмотреть по всем ювелирным хозяйствам, нет ли каких новостей. Один из ювелирных начальников, Проскуряков, вчера помер в ресторане во время драки с Пименовым.

– Где П-пименов? Взяли?

– За что? Не он бил, а его били… Он идет свидетелем, Проскуряков от инфаркта скончался. Поедем на Петровку? Я хочу послушать, как Пименова будут допрашивать, все-таки камешки Кешалавы могут быть с его завода… Едем, а?

– А к-кто здесь будет заниматься связью с кавказскими республиками? Вдруг по-позвонят, что нашли Налбандова? М-мне же хочется первым порадовать своего начальника.

Пименова допрашивала лейтенант Ермашева из второго отдела МУРа. Она работала на Петровке первый год, пришла сюда сразу из МГУ, и по прежним, недалеким, впрочем, временам, заметь ее кто в коридоре из сотрудников, наверняка бы решил, что эту тоненькую девушку с модной прической, в короткой юбчонке вызвали на допрос по поводу «морального облика».

– Скажите, гражданин Пименов, когда вы приехали в ресторан, состояние Проскурякова вам не внушало никаких опасений?

– То есть? – Пименов мельком взглянул на вошедшего Костенко.

Костенко сразу заметил, что от внимания Пименова не ускользнуло, как поспешно Ермашева поднялась из-за стола, как вспыхнуло ее лицо, от чего завитушки у висков показались совсем светлыми. И, заметив эту реакцию Пименова, Костенко понял, что этот маленький, весь какой-то запыленный человек обладает острым взглядом и быстрой сметливостью.

– Продолжайте, Ирина Васильевна, продолжайте, – попросил Костенко, чувствуя, что неловкость, вызванная его приходом, затянулась, – я не буду вам мешать, мне бы посмотреть заключение врачей.

– Вот здесь, в этой папке, – ответила Ермашева и снова покраснела.

Костенко был на Петровке человеком легендарным, молодые сотрудники смотрели на него с обожанием.

Костенко начал перебирать фотографии и вчитываться в заключения экспертов, прислушиваясь к тому, как Ермашева вела допрос.

– Мы с вами остановились на том…

– Я помню. Я сразу-то не очень понял, чем вы интересуетесь. Вы, наверное, думали, может, он был бледным или испарина на лбу? Да?

– Да. Именно это меня интересует.

– Знаете, никаких симптомов, в этом-то и ужас! Румяный был, веселый, бодрый, как всегда. Он же не человек был, а машина – весь в движении, огонь-мужик.

– Скажите, а почему он ударил вас?

– Я же объяснял товарищам в отделении милиции. Он не ударял меня. Это смешно, ей-богу. Зачем же на покойного напраслину возводить, хулигана из него делать. Любим мы на тех, кто ответить не может, сваливать. Он, покойный-то, был человеком высоких душевных качеств. Я ведь объяснял, как дело было. Он в последний миг зацепенел весь, а у него в руке фужер. Я к нему потянулся через стол-то, а он вперед рухнул и прямо мне стеклом в лицо.

– А почему он упал не на стол, а возле вашего стула?

– Да разве тут упомнишь каждую мелочь? Я кровью умылся, понять – ничего не понял, упал, а уж потом крик и шум начался, когда официанты подскочили. Я сообразить ничего не соображаю, кровь хлещет на глаза, а как очнулся, как увидел его рядом с собою мертвого, так шок у меня случился, говорить уж совсем не мог. От нервов, понятное дело… Человек-то он был замечательный.

«Если бы я не пришел, – подумал Костенко, – то допрос, видимо, превратился бы в сольную партию Пименова. Девушке неловко ставить жесткие вопросы, потому что этот человек – уважаемый работник, директор завода, орденоносец. Издеваемся над “интеллигентской мягкотелостью”, а ведь это идет от нашего дремучего полузнания. Настоящий интеллигент никогда не бывает мягкотелым. Настоящий интеллигент всегда обнажает существо проблемы, не опасаясь, что при этом он кого-то может обидеть вопросом, беспощадным и прямым. “Мягкотелый интеллигент” – эти два слова, в принципе-то взаимоисключающие друг друга в данном понятии. Мягкотелым может быть мещанин, обыватель. Как бы мягкотелый ни говорил о себе, что он интеллигент, все равно на деле он мещанин. Когда речь идет о поиске истины, надо сразу же называть кошку кошкой и заранее оговаривать условия игры».

Костенко дождался, когда Ермашева начала записывать ответ Пименова, и спросил:

– Скажите, по пути к «Ласточке» Проскуряков в больницу не заезжал?

– Не знаю, ей-богу.

– Разве вы не в одной машине ехали?

– Мы? Да нет. Я на такси, а он на служебной. Вы шофера его спросите, у него шофер – хороший человек, вам точно скажет: завозил он его куда или нет.

– Спасибо. Это, видимо, Ирина Васильевна сделает позже. Вы меня извините, – обратился он к Ермашевой, – что я влез в вашу работу без разрешения.

– Ну что вы, Владислав Николаевич, пожалуйста.

– Тогда позвольте, я задам еще несколько вопросов.

– Да, да, конечно.

– Скажите, товарищ Пименов, – начал Костенко, отодвигая от себя папку с экспертизами. Он поднялся со стула и по обычной своей манере сел на краешек стола, – скажите, пожалуйста, а Проскуряков был воздержан по части спиртного?

– Да он и не пил вовсе! Так, если за компанию.

– Может, компаний было много?

– Нет, раз-два и обчелся.

– Он никогда раньше не жаловался на боли в сердце?

– Никогда.

– Вы с ним часто выпивали?

– Да как вам сказать? Раза три я с ним выпивал.

– Где?

– Один раз, когда он к нам на завод приезжал, а два раза здесь, в Москве.

– Когда первый раз пили?

– Ну, этого-то я не помню.

– Где?

– Тоже не помню. Он сказал мне: «Пойдем, Пимен, поужинаем, что-то настроение скверное, семья на даче, одному грустно».

– А в день гибели что он вам сказал?

– Едем, говорит, Пимен, поужинаем, а? На бережку посидим поболтаем. Яуза течет, чайки летают. Вот и поболтали.