Я люблю.Бегущая в зеркалах - Мила Бояджиева

Конечно же, он отправился на кладбище, навестить деда и, посидев с полчаса на низенькой скамеечке, пошел туда, где встретил некогда черный камень с фарфоровым овальчиком портрета. Кладбище, вымокшее под дождем, было сейчас похоже именно на то, чем оно и являлось — ничто кроме уныния и скорби не навевали ряды надгробий — мертвых кроватей в заброшенном городе мертвецов. Лишь кое-где виднелись увядшие цветы и красные фонарики, в которых теплились огарки свечей, оставленных утренними визитерами.

«Ага, сегодня воскресенье,» — сообразил Йохим, сворачивая на узкую тропинку. Он шел, оглядываясь по сторонам и замирая от предстоящей встречи. Где же этот камень и кустик желтых роз, прильнувших к его холодной черной глади?

Уже стемнело, а Йохим все блуждал, вглядываясь во мрак, кружил среди могил как ищейка. Несколько раз ему казалось, что кто-то стоит за его спиной, он резко оборачивался — но только поскрипывание веток, шелест увядшего венка, потревоженного ветром, нарушали безлюдную тишину. Он уже запомнил какие-то имена на ближних надгробьях, узнавая чужие, улыбающиеся с мокрых портретов лица и покрываясь мурашками холодел, не решаясь признаться: ни того имени, ни того лица среди них не было…

Дома, отогреваясь горячим чаем, Йохим осторожно спросил у бабушки о доме напротив.

— Стоит он пустой, гниет. Никому не нужен. Съехали они все еще лет пять назад. И не слуху ни духу…

«…Конечно же, так и есть. Так и должно было быть: фантомы исчезают, миражи рассеиваются. Интересно, а что если в клинике никто не вспомнит о мадмуазель Грави, а в картотеке не окажется истории ее болезни? Тогда я точно буду знать, что спятил».

— Ехи, тебе звонит Даниил, кажется из Парижа, — прозвучал сквозь дремоту голос Полины. — Умоляет меня отпустить тебя к Рождеству… Что уж там — поезжай. Интересно разве со стариками сидеть.

— Интересно, — упрямо заверил Йохим. Но вскоре снова зазвонил телефон и он услышал в трубке знакомый голос:

— Йохим? Это Остин. Дани считает, что я имею на вас достаточное влияние, чтобы выманить из дома в канун праздника. Приезжайте, право, на пару дней в Париж к моим друзьям. Я беру вас под защиту и имею к вам серьезное дело. Так будете? Записывайте адрес, мы будем ждать.

…Парижский таксист нервничал, крутясь по пригородным улочкам в поисках нужного адреса. Близился рождественский вечер, на дверях домов зеленели веночки омелы, увитые красными лентами. В окнах особныков, светящихся тепло и уютно в сырых сумерках, мелькали силуэты нарядных людей. Там уже были накрыты праздничные столы, припрятаны в нарядные коробочки подарки, там была любовь и тепло, детские голоса, кудрявые головки в атласных бантах и елки! Боже, эти нарядные в свечах и шарах, с хвойным запахом и капельками прозрачной смолы на чешуйчатом рыжеватом стволе праздничные елки! Если они светятся в домах, то каждый, блуждающий сейчас в уличных потемках, чувствует себя андерсеновским сиротой, а заплутавший таксист — бандитом-громилой, готовым «пришить» своего бестолкового клиента.

«Черт побери этого немчика! Да он просто перепутал буквы в названии улицы. Высадить его поскорее, пока он замешкался, разглядывая надпись на доме, и поскорее сматываться…» — решил измученный таксист, получив деньги. Не успел Йохим опмниться, как задние фары машины скрылись за поворотом. Он стоял один у калитки незнакомого дома, слыша как сквозь накрапывание дождя пробивается откуда-то «A ve Maria».

«Где я, зачем и почему? Париж это или Грац?» — Йохим вспомнил, что неоднократно видел во сне подобную сцену — чужой город, чужие дома, запертые двери. И никто не ждет его, никто не порадуется его появлению. Будто он перепутал время или пространство — сбился с пути. Вечный странник. «Ну хватит разжигать страсти, уж телефон-то Дани у меня есть. И город этот, чей бы он ни был — явно не в состоянии войны. Нужно просто постучать куда-нибудь и попросить разрешения позвонить». Йохим толкнул ближнюю незапертую калитку и по выложенной каменными плитами дорожке направился к дому, стараясь не наступать в лужи. Все три этажа коттеджа с нарядным балконом и фигурной черепичной крышей светились высокими, явно праздничными окнами, отбрасывая на мокрую дорожку глянцевые блики. «Фу, черт! Конечно же, полный ботинок. Как всегда. Динстлер в своем репертуаре» — злился Йохим, обманутый тенью и осторожно прыгнувший в самый центр большой лужи. Он поднялся на ступени и решительно нажал на кнопочку бронзового звонка. Подождал и нажал снова. — Зина, да где же ты, в дверь звонят, — услышал он женский голос. Послышались шаги и дверь распахнулась.

— Простите, добрый вечер, сударыня… Доброго Рождества… Мне… мне… необходимо позвонить…» — лепетал он заготовленную фразу и не слышал своего голоса. На пороге, придерживая дверь обнаженной рукой и насмешливо улыбаясь, стояла Алиса.

— Зина, Зина, проводи доктора переодеться — у него полный ботинок воды! Как же это вы — единственная глубока лужа — и прямо в «яблочко»! Алиса разглядывала тяжело прислонившегося к дубовой панели Йохима. — Да что с вами? За вами гнались?

— Напротив — от меня удрал таксист. Просто, всякий раз, когда я неожиданно встречаю вас, у меня подкашиваются ноги… А ботинок… вы что — подглядывали из окна?

Алиса пожала плечами:

— Шпионаж — не мое амплуа. Чтобы знать, мне вовсе не надо подглядывать… А ну — раздевайтесь! Вас уже заждались.

— Можно я так минуточку постою и просто посмотрю, чтобы привыкнуть?..

Свет люстры, падающий из холла подсвечивая золотом пушистую шапку волос, очерчивая силуэт Алисы, одетой в узкое открытое платье так что руки на фоне бархатной черноты удивляли тонкостью и белизной. А лицо… Взяв Алису за пелчи, Йохим развернул ее к свету, пристально вглядываясь в обновленные черты. Так быстро и жадно, по нескольку раз возвращаясь к началу, читают любовные записки; сначала охватив главную добычу смысла, а потом долго охотясь за разбегающимися оттенками, выискивая недосказанное между строк.

— Хорошо, очень хорошо! — шептал Йохим, — А это? — Он быстро провел пальцем по ее брови в том месте, где полоску густых волосков рассекал шрам. — Карандаш?

— Вы хотите, чтобы я всегда ходила a la naturelle — как под лупой в вашем кабинете. Дудки! И это, и это, и это… — Алиса ткнула пальцем в щеки, глаза и губы, — «Мадам Ланвен» — лучшая парфюмерия в Европе!

— Я разделяю с ней лавры и преклонясюь — она с легкостью ликвидировала мои недоработки. Хотелось бы и впредь рассчитывать на сотрудничество: работая в паре мы горы свернем!.. Правда, Алиса, это все так здорово!.. Я знаю, что даже в огромной толпе, состоящей сплошь из кинозвезд, ну где-нибудь на фестивале во дворце Шайо, будете видны вы одна, будто только на вас направлен откуда-то сверху луч прожектора… Вы знаете, как бывает — бродишь один по пустым музейным залам, скользя по сторонам уже усталым пресыщенным взглядом, и вдруг «цепляешься» за какое-то полотно, скромно висящее в ряду с другими. Подходишь — и столбенеешь от восторга, а потом, прищурившись, читаешь латунную табличку: «Тициан» или «Ботичелли».