Золотой осел. Апулея. Архетип трансформации - Мария-Луиза фон Франц

Психея появляется из мрака и движется навстречу своей судьбе как влюблённая женщина. Она суть Psyche, иными словами, её сущность имеет психическую природу, а потому существование в райской тьме бессознательного не может её удовлетворять[191]. Ранее она уже осознала, что Эрос — не просто таинственный обольститель, а представляет собой нечто большее. Затем ей, наконец, удалось увидеть его (заметим: сам он видел её всегда). И всё же ни в том, ни в другом случае не происходит знакомства Психеи с подлинным Эросом. Но именно сейчас, в момент утраты и отчуждения, она любит его — она постигает его силой сознания.

Вместе с тем, Психея осуществляет матриархальное жертвоприношение любовника — на более высоком уровне и с полным обоснованием своего человеческого притязания на сознание. Она высвобождается из рабского положения с помощью кинжала и лампы, которую несёт словно факел — атрибут Гекаты и других матриархальных богинь. Возвышаясь во всеоружии над спящим богом, она лишает его божественной власти над собой. Теперь Психея и Эрос противостоят друг другу на равных. Но всякий конфликт подразумевает разделённость. Первичное уроборическое[192] единение в ночных объятиях разрушено, и вслед за героическим актом Психеи в мир приходят страдание, вина и одиночество. Её поступок аналогичен подвигу героя, который разделяет изначальных прародителей, дабы создать свет сознания. В нашем случае такими прародителями являются сами Эрос и Психея в состоянии совместного пребывания в тёмном раю.

Однако действие Психеи только выглядит маскулинным, поскольку напоминает подвиг «классического» героя, ибо здесь имеет место одно принципиальное отличие: хотя её поступок соответствует требованию роста сознания, он не является актом убийства — более того, это именно то свершение, которое даёт начало любви. Данный фактор становится решающим: в то время как маскулинный герой продвигается от подвига убийства к завоеванию мира, а его иерогамия с фигурой освобождённой анимы выражает лишь часть его победы[193], дальнейшее развитие Психеи не имеет других мотивов, кроме стремления через страдание и борьбу преодолеть сепарацию, вызванную её роковым поступком. На новом уровне — в состоянии любви и полного сознания — она старается объединиться с тем, кто отделился от неё, и в новом союзе воссоздать единство, по необходимости принесённое ею в жертву. Таким образом, поступок героини становится отправной точкой процесса развития, который не только захватывает её саму, но также непременно вовлекает Эроса.

Эрос, как известно из его же рассказа, ранил себя собственной стрелой в самом начале мифологического повествования — иначе говоря, он изначально влюблён в Психею. При этом сама Психея укололась о стрелу во время совершения рокового деяния и только тогда полюбила Эроса. Но то, что последний называет «своей любовью», сам стиль, в котором он желает любить, находится в противоречии с Психеей и её поступком. Смелая готовность героини вступить на путь независимого развития, жертвуя супругом во имя его распознания, приводит к изгнанию их обоих из райского состояния уроборической бессознательности. Именно деяние Психеи позволило Эросу впервые ощутить боль от укола любовной стрелы, нацеленной на самого себя[194].

Стоит сказать несколько слов о символизме горячего масла, что обожгло Эроса. «Эх ты, лампа, наглая и дерзкая, — восклицает Психея. — Ты обожгла бога, который сам господин всяческого огня!» Причиной страдания становится не холодное оружие вроде стрелы, а вещество, которое питает лампу, выражающую принцип света и знания. Масло как субстанция растительного мира, как сущность стихии земли — широко распространённый символ: так, не является случайным его применение для помазания монарха — того, кто правит землями, кто властвует в сфере материи. В нашем повествовании масло предстаёт в качестве первопричины света, но чтобы оно давало свет, оно обязательно должно вспыхнуть и разгореться. Аналогичная динамика характерна для психической жизни: кипучее волнение мыслей и чувств, накал страстей, жгучее пламя эмоций — непременная основа инсайта, духовного озарения, то есть резкого прояснения сознания, которое порождается горением грубой исходной материи и тем самым облагораживает последнюю.

Благодаря своему подвигу Психея достигает осознания Эроса и обретает любовь. Тем не менее, сам Эрос пока лишь слегка задет и отнюдь не «озарён» осуществлённым Психеей актом любви и разлуки. В нём протекает только часть необходимого процесса: первичная субстанция воспламенилась, он ею обжёгся. По сути, бог столкнулся с эмоциональной болью, испытал аффект, решительное действие Психеи буквально перебросило Эроса от упоения их блаженным союзом к прямому опыту страдания. Это принудительная трансформация, и он переживает её пассивно.

Когда между богами и смертными возникает любовная связь, боги испытывают лишь вожделение и наслаждение. Страдание — удел смертных: как правило, такое взаимодействие уничтожает человека, в то время как его божественный партнёр радостно спешит к новым приключениям, в равной степени катастрофичным для всего людского рода. Но в нашем случае происходит иначе: Психея, которая при всей своей индивидуальности является символом души смертной женщины, занимает активную позицию.

Как мы можем заметить, в начале повествования Эрос был мальчиком, юношей, сыном-любовником своей великой матери. Влюбившись в Психею вместо того, чтобы сделать принцессу несчастной, он таки сумел обойти приказание Афродиты в буквальном смысле. Но удалось ли ему провести мать на самом деле? Кто, как не он, сделал Психею в результате по-настоящему несчастной? И не он ли сам принудил её вступить в брак с чудовищем, с «последним из смертных»? Так или иначе, Эрос не обрёл свободу от Богини-Матери — он всего лишь изменял ей за её спиной. По его представлению, всё, что осуществляется в тайне, под покровом тьмы, оказывается сокрыто от глаз богини. Его «интрижка» с Психеей планировалась как одно из многочисленных «небольших отступлений», столь характерных для греческих богов. Очередной «мелкий проступок», который совершается непременно вдали от света общественного мнения, не случайно олицетворяемого божествами преимущественно женскими.