Петербургские очерки - Пётр Владимирович Долгоруков

маятника то вправо, то влево; что Александр II шагнет вперед и начнет пятиться, еще шагнет вперед и, испугавшись, бросится в сторону; она знала, что час Голицына еще пробьет — и час этот пробил. В 1860 году изобрели в Харькове какую-то мнимополитическую историю; по ложным доносам арестовывали студентов, и Голицын был послан туда для производства следствия{72}. Весной 1862 года в Петербурге произошел значительный пожар, оказавший столь огромную услугу партии стародуров, которая тотчас спешила выдумать, будто поджоги имели источник политический. Порядочные люди и с первого раза не поверили подобной нелепости, зная весьма хорошо, что пожары в России дело самое обыкновенное и даже самое понятное при обилии деревянных построек, при небрежности в обращении с огнем и при могуществе в России бедственного авось. Но что же сказать теперь о правительстве, которое, наклепав на честных людей клеветами в мнимом поджигательстве, воспользовалось этим случаем, чтобы избавиться от тех, которые ему почему-либо не нравились? Что сказать о правительстве, которое наполнило Петропавловскую крепость и тюрьмы людьми невинными; обвиняет их в небывалых преступлениях; держит по целым месяцам без допросов; потом при допросах отвергает оправдания самые справедливые и умышленно старается раздражать несчастных узников, чтобы довести их до какой-нибудь неосторожности, до какого-нибудь резкого выражения, вызванного томлением и страданиями двухгодового заключения? Для приведения в исполнение этого гнусного предначертания нужен был инквизитор опытный, бессердечный, чуждый всякому человеческому чувству и проникнутый самым непреоборимым желанием угождать стародурам: председательство в инквизиционной комиссии поручено князю Александру Федоровичу Голицыну, и он в пей по-своему распоряжается, в рабскую угоду своим покровителям, назло справедливости, наперекор совести. Имя этого человека, весьма хитрого, вкрадчивого, по недальнего умом, злобного душой, совершенно безразборчивого в средствах к достижению честолюбивых целей своих, имя этого человека перейдет к потомству заклейменным проклятиями современников, проклятиями вполне заслуженными.

«Листок», № 18, 25 февраля 1864, стр. 142–144; № 19, 28 апреля, стр. 149–150.

X

Граф Дмитрий Николаевич Блудов

Окончив неприятный рассказ об инквизиторе Голицыне, об одном из тех людей, о которых тяжело говорить, мы отдохнем душой, перейдя к рассказу об одной из самых светлых личностей нашего времени, за два месяца окончившей свое долголетнее поприще, к рассказу о графе Блудове. Совершенства в мире не существует; у всякого бывают свои слабости, и у графа Блудова была печальная страница 1826 года, страница слабости, но он ее искупил душевным раскаянием и массой добрых дел, им совершенных. Теперь, когда его нег в мире, мы властны рассказать многое, слышанное нами от этого добрейшего и честнейшего человека, которого нельзя было не любить душевно людям, его хорошо знавшим. Теперь мы можем рассказать то, чего при жизни его не имели права высказывать. Мы читали в русских газетах, что биографией его хочет заняться писатель умный и честный, также хорошо знавший графа Блудова, — Егор Петрович Ковалевский{73}. Мы уверены, что труд почтенного Егора Петровича будет настолько полон, насколько может быть полна книга, в России напечатанная, именно настолько! И потому пишем мы биографический рассказ о графе Блудове, чтобы исполнить наш долг писателя заграничного, писателя ни от кого не зависимого, писателя бесцензурного. Мы поместим здесь сведения о сношениях покойного с его товарищами по министерству и с влиятельными в России лицами, сведения, вероятно, известные Егору Петровичу, но которых в России напечатать не может даже человек столь честный и столь самостоятельный, каков Егор Петрович Ковалевский, одна из самых лучших и самых почтенных личностей петербургского общества[296].

Дмитрий Николаевич Блудов родился 5 апреля 1785 года в селе Романове, родовом имении Блудовых в Суздальском уезде Владимирской губернии. Рожденному за шестнадцать дней до издания Екатериной II известной дворянской грамоты, этому ребенку судьба предназначала в старости маститой блестящую будущность контрассигнировать: ровно за два года до своей кончины — указ об освобождении крестьян из-под ига крепостной зависимости, а за семь недель до смерти — указ о земских учреждениях, то есть именно те два постановления, с которых начинается новая эра жизни русской[297].

Он воспитан был своей матерью, к памяти коей сохранил нежнейшую любовь до такой степени, что хотел, чтобы письма матери положены были в его гроб и с ним опущены в могилу. В службу записан был, по обычаю того времени, весьма рано: пятнадцати лет от роду юнкером в Московский архив коллегии иностранных дел.

Вступление Блудова в свет совпало с одной из самых лучших эпох для России, с началом царствования Александра!. Последние годы владычества Екатерины II были годами тяжелыми под влиянием страха, внушенного старой царице французской революцией. Недальновидность и трусливость всемогущего Платона Зубова предоставили полный разгул мрачной деятельности Шешковского, одно имя которого обрисовывает эпоху. Но при Павле, этом воплощенном трусе, строгость правительства приняла размеры, напоминавшие первую половину русского восемнадцатого века, и преобразилась в настоящий террор самодержавия. Восшествие на престол Александра I было для России избавлением от ига, и первые годы его царствования, далеко не походившие на последние, на аракчеевщину, были светлой эпохой для современников, в особенности для юношества, всегда более впечатлительного, всегда более чувствительного ко всему, что облагораживает и возвышает достоинство человеческое. Родственник Ивана Ивановича Дмитриева, двоюродный брат Владислава Александровича Озерова, знаменитого в свое время поэта, Блудов был поставлен самой судьбой в среду передовых людей той эпохи. Он вскоре подружился с Дашковым, с Жуковским, с Батюшковым, своими сверстниками по летам, и был представлен Карамзину, который, будучи двадцатью годами старше его, стал советником и руководителем его юности. Когда в управление иностранными делами вступил в 1807 году приятель Карамзина, любитель отечественной истории и покровитель наук и художеств, канцлер граф Николай Петрович Румянцев, Карамзин ему с жаром рекомендовал молодого Блудова точно так, как на своем смертном одре он рекомендовал его Николаю I; таким образом, Блудов обязан честному и благородному Карамзину, оказавшему по части русской истории услуги, в настоящее время слишком забываемые и попираемые в прах людьми, не оказавшими своему отечеству ровно никаких услуг, — обязан был Карамзину и началом своего служебного поприща, и впоследствии своим поступлением в разряд деятелей государственных.

В 1809 году главнокомандующим нашей армией против турок назначен был тридцатидвухлетний генерал от инфантерии граф Николай Михайлович Каменский, один из лучших полководцев своего времени, много содействовавший покорению Финляндии. Начальником дипломатической канцелярии его определен был Блудов, и назначение это было весьма приятным для двадцатичетырехлетнего