Икар из Пичугино тож - Юрий Викторович Хилимов

белой кости, задирать не задирали, но и не считали своим. Все это привело к тому, что в браке больше вела Марина. Особенно поначалу, именно она задавала характер и тон общения. И если жена при детях не хотела проявлять нежность к мужу, то так оно и было.

От природы Марина была очень чувственной, но сдержанность, унаследованная от матери, правила бал. Это все потому, что в их семье женщина всегда — прежде всего мать, а затем уже жена и любовница. Это родилось из страха потери. Удивительно, как этот вид страха может раскрывать материнство. Оказывается, растопив его, можно получить неиссякаемый источник нежности и заботы, а еще необыкновенную силу, которую ничто не в состоянии опрокинуть. Сконцентрированная на детях забота словно кругами по воде расходилась далее, распространяясь на мужа, на родителей, на весь дом. В ней, разумеется, было много от контроля, от желания держать всех при себе, чтобы было спокойней. Иной раз это переходило в форму гиперопеки, особенно в случае Елены Федоровны. Но в Марине и не было той самой ее крайности.

Марина выбрала творческую профессию и мужа из того же цеха, а значит, вместе с этим она проголосовала за ненормированный рабочий день, творческий хаос и непредсказуемость, то есть за то, что не поддается рациональному контролю в принципе. У нее была суперзаботливая мать, и потому она могла себе позволить побыть немного просто женщиной. Между прочим, если как следует поковыряться в этом, можно было увидеть не столько желание матери сбагрить детей, сколько стремление порадовать бабушку внуками. Марина понимала, что для Елены Федоровны, да и для Сергея Ивановича без внуков все резко потеряет смысл. В конечном итоге, находясь все лето на «Зеленой листве», дети ничего не получают, кроме любви и свежего воздуха. К тому же ведь никто не бросает их. Каждые выходные, а то и чаще родители воссоединяются со своими чадами, соскучиться не успеешь.

Между Еленой Федоровной и Мариной всегда существовала странная тесная связь, которая то делала их очень похожими, то иногда превращала в противоположности. Обе они были, что называется, с норовом. Видимо, чувственная сдержанность матери и дочери являлась частью так до конца и не укрощенной строптивости, что бунтовала против малейшего намека на домострой. В их сдержанности проявлялась независимость, нежелание мириться с условным патриархальным укладом, который, кстати, никогда им не угрожал по-настоящему. Скорее их поведение было превентивной мерой. В телесной близости женщина принадлежит мужчине, но Елена Федоровна и Марина не хотели лишний раз затрагивать тему обладания, пусть даже и в безобидных мелочах, оставив это за дверью абсолютной приватности.

Дети никогда не слышали, чтобы родители всерьез говорили друг другу: «Я тебя люблю». В торжественных случаях «я» заменялось на обезличенное «мы» — «мы тебя любим». А когда еще шестилетний Алеша после какого-то фильма спросил у родителей, есть ли между ними любовь, Марина ответила: «Конечно, дорогой, что за вопрос такой? Если постоянно говорить слово „любовь“, то оно очень быстро потеряет значение. Знаешь, на Руси вообще вместо „люблю“ говорили „жалею“. Любить можно вкусный обед и удобную кровать, а вот жалеть — только живое существо». — «Как это?» — продолжал допытываться Алеша. «А как наша бабушка. Она именно всех нас жалеет; всегда готова помочь, поддержать, терпеть даже, когда кто-то невыносим, и прощать обидчика. Иногда лучше не болтать, а доказывать делом свое отношение. Ты же видишь сам, что мы почти не ругаемся, заботимся — я о папе, а папа обо мне».

В «почти не ругаемся» очень уместное «почти» спасало Марину, без него она была бы тут же уличена во лжи, и, как это принято говорить, «мгновенная карма» в виде пытливого Алешиного вопроса сразу настигла бы обманщицу.

Иногда между супругами так и летели искры. Когда Вадим проявлял мягкотелость и нерасторопность, Марина корила его и, случалось, повышала голос в присутствии детей. «Я не хочу все решать, — могла она бросить в сердцах. — Я хочу быть замужем. Что ж ты за мужик такой!» По правде говоря, в этом было немного лукавства, так как ее саму ни за что не устроил бы образ непроявленной, тихой мужниной жены. Ее натура не смогла бы довольствоваться безынициативной ролью. Она хотела и могла сама решать многие вопросы. В большинстве случаев Вадим не пылил в ответ, отмалчивался или говорил «ну ладно тебе», но чем старше он делался, тем чаще раздражался в ответ на эти вспышки, а то и вовсе сам их провоцировал. И тогда его взгляд делался очень колючим, тут же происходило кратковременное «разроднение», как оборотень, он превращался в до того незнакомого и чужого человека, что Марине становилось не по себе. Была пара случаев, когда после конфликта с чужими людьми он брался за молоток и был полон решимости жестоко расквитаться со своими обидчиками. В такие минуты Марина даже думала: кто знает, какие у него гены, что там? И действительно, про родителей Вадима, подброшенного в детдом, практически ничего не было известно. Такой вот подранок, все свое детство и отрочество мечтавший о собственном доме.

Однако обретение Вадимом семьи не означало страховку от лихорадок чувственных соблазнов. Одно время Вадим задумывался над тем, какой была бы его семья, выбери он в жены другую. Это происходило не от недовольства Мариной, а от осознания того, что, выбрав одну, он упустил множество других семейных историй. Марина однажды вдруг обратила внимание, что ее муж в компании друзей все больше общается с другими дамами, танцует с кем угодно, но только не со своей женой, с которой пренебрежителен, даже груб, а к концу вечера так напивается до поросячьего визга, что потом его рвет фонтаном. Одно время в состоянии алкогольного опьянения в нем просыпался деспот и он начинал искать любой повод, чтобы сорваться: мог разбить тарелку, обозвать, хлопнуть дверью и уйти из дома. Марина плакала, у них уже был Гера — что с ними будет? Она ничего не рассказывала родителям, не желая признавать себя жертвой, не справившейся с трудностями, поэтому плакала от обиды и бессилия в одиночестве. Это повторялось до тех пор, пока однажды Марина не нашла в себе силы сказать мужу: «Отдавай ключи и уходи отсюда!» Услышанное подействовало на бузотера отрезвляюще, превзойдя все возможные ожидания. Тогда Вадим наконец понял, что, сокрушаясь о недоступности для него других женщин, он серьезно рискует потерять то, что у него уже есть. Все наладилось.

Елена Федоровна видела проблемы в их паре, но не влезала, молчала, а однажды, не вытерпев,