Мой генерал Торрихос - Хосе де Хесус Мартинес

В последний раз я слышал тогда его голос и его молчание. За час до его смерти.

В ту ночь я видел странный сон. Мне снилось, что генерал улетал во Францию. И что меня он с собой не взял. Меня это очень расстроило. Я еду провожать его в аэропорт. Что само по себе странно. Обнимаю его. И это тоже странно. И плачу. Проснулся я в слезах.

Я рассказывал этот свой сон жене Сильване, когда зазвонил телефон. Лейтенант Камарго сообщил мне, что возникла чрезвычайная ситуация и что нужно срочно явиться либо в штаб G‐2, либо в службу охраны.

Поскольку я индеец, то недоверчивый и немедленно подумал: это государственный переворот. Свергают моего генерала. И вру лейтенанту. Мол, я только что говорил с генералом и не приду, потому что у меня другое поручение. Лейтенант ответил, что я могу в таком случае делать что угодно, и бросил трубку. Я оделся, поехал в аэропорт Паитилья, сел в свой самолёт и вылетел к генералу. Разумеется, в Фаральон, Рио Ато. Там батальон «Мачо и Монте», там 6-я бригада, на которые генерал всегда мог опираться в чрезвычайных ситуациях.

Всё ещё в замешательстве, я приземлился в Рио Ато, где сразу увидел капитана Гарибальди, сидящего прямо на краю посадочной полосы. Лицо у него было грустным и озабоченным. Он и сказал мне, что самолёт генерала пропал вчера в 11 утра.

Я обдумываю суть проблемы. Ещё не осмеливаюсь воспринять сказанное мне. Вижу, что в аэропорту много суеты и вот-вот меня попросят, чтобы я присоединился к поискам потерянного самолёта. И знаю, что если я увижу его разбитым, то не смогу удержаться от того, чтобы не упасть с высоты к нему. И решаю солгать.

Говорю, что дочь генерала Кармен Алисия ждёт меня сейчас в доме генерала и что она послала за мной. И я был с ней, когда нам сообщили, что нашли самолёт. Чёрт бы его побрал!

Я пошёл к моему самолёту по взлётной полосе. Меня просят не лететь замкомандира «Мачо и Монте», пилот генерала капитан Карризо. Я молчу, сажусь в самолёт, взлетаю и лечу в Панаму.

По дороге меня встретила гроза, сильнее которой я в жизни не видел. Но она не была против меня. Она мне составила компанию. Думаю, что из-за этого чувства я преодолел её спокойно, несмотря на то что молнии сверкали со всех сторон.

Я нырнул домой и не хотел никуда выходить. Целый день смотрел телевизор. Думал, что лучше бы я сам умер. Время от времени на экране мне грезился мой собственный гроб. Мне было стыдно, что я жив.

Моя боль не была острой. Она была глубокой, как колодец или как пропасть, но не сильной. Я потом никогда в полной мере не считал, что он умер. Эту мысль я как бы жевал и проглатывал по кусочкам до тех пор, пока не пришёл момент, когда, сам не отдавая себе в этом отчёт, я принял её. По крайней мере частично. Но никогда до конца.

Через несколько дней, когда я начал выходить на улицу, я представил капитану Гарибальди мою просьбу об отставке. Он прекрасно меня понял и подписал заявление. Но через два дня мне позвонил двоюродный брат Торрихоса полковник Диас и попросил меня отсрочить на некоторое время мою просьбу. Я согласился. Он спросил: «Вы могли бы со мной выпить сейчас?» Я сказал «да», и мы встретились.

Пошли к нему домой и выпили по стакану водки. Потом ещё по стакану. И ещё. И ещё. Пили молча, каждый думая о своём. Я сначала смотрел по сторонам, блуждал взглядом по занавескам в доме, ерошил свои волосы, бил себя по коленям. Не помню, как потерял сознание и как меня отвезли домой.

Почти сразу же страна стала скукоживаться до своего былого карликового масштаба. Единственное хорошее, что сделали ответственные за ликвидацию генерала и его погребение и вместе с этим всего того, что он сделал, так это то, что они не сделали это немедленно. Возможно, они чувствовали себя уверенно и знали, что смогут сделать это постепенно, но наверняка.

Быть может, я не прав. Возможно, давление врага с целью демонтажа алгоритма торрихистского процесса было, наоборот, значительным и трудно было устоять перед ним. Возможно, сам генерал Торрихос ответственен за это, потому что оставил выполненные им проекты и свои идеи недостаточно укоренившимися в народных массах, и когда случилось то, что случилось, их не удалось защитить. А может быть, всё не так плохо, как мне кажется. А может, наоборот, хуже не бывает.

Между тем я уверен, что генерала не удивило бы то, что произошло после его кончины. Он никогда не обманывался в качестве кадров, которые работали с ним, и знал, чего можно ожидать от них. Они были «не такими, как я хотел бы их видеть», как он сказал как-то.

А его блестящий вывод об ограничениях той эпохи для панамского революционного процесса был тем, что и придало ему трагический пафос. Разумеется, он ожидал победы в долгосрочной перспективе, но, следуя к ней по извилистой тропе революций и их побед, сначала во всей Центральной Америке.

Некоторые посвятили свои усилия демонтажу самого Торрихоса, чтобы солгать о нём истории. Ничего другого, как сказать о них, что они, заявляя о том, что Торрихос для них «никто», тем самым обнуляют себя, я не могу. Правда, они говорят, что он не «никто», а «популист». Потому что они не революционеры, а дети, которые обвиняют во всем отца, что легче всего.

Быть умеренным торрихистом — эта на самом деле хитрая маскировка для антиторрихиста. Антиторрихиста и реакционера, отнимающего у народа его революционное знамя.

Парадоксально, но после смерти Торрихоса для меня началась счастливая полоса. У меня снова появилось время для чтения, спорта, моего увлечения авиацией, для работы в университете. Это было похоже на подкуп, меня будто бы подкупали этим за то, что я прекратил работу с ним.

Поэтому я и решил не уходить из Национальной гвардии. Решил продолжить работу на генерала в меру моих возможностей, которых без его материальной поддержки стало меньше.

Мне доставляло удовольствие считать, что я продолжаю, как всегда, служить безопасности генерала и помогать ему. Даже с большим желанием, чем раньше, как будто он в этом теперь больше нуждался.

Всегда, когда я летал в Чирики, Никарагуа или Коста-Рику, я пролетал близко от Серро Марта, горы, на которую упал его самолёт, но предпочитал летать подальше от неё, боялся этого места. До тех пор пока не приехал в Панаму наш друг Грэм Грин. И попросил меня об этом!

Мне ничего не оставалось, как везти его туда, и мы полетели на вертолёте. И произошло нечто прекрасное. Вместо враждебного пейзажа горы, убившей генерала, я увидел, будто его образ оказался разлитым тут повсюду в этой зелёной сельве. И весь пейзаж навевал мне тогда ощущение мира, безопасности и любви.

В очередном полете в Никарагуа я при приближении самолёта к той горе решил ещё раз взглянуть на неё спокойно и доверительно.

Но, боже, какой ужас я испытал! Я испугался до тошноты, до боли в желудке. Перед мной была чёрная горная масса, враждебная гораубийца. Я быстро закрыл глаза и с тех пор предпочитаю не видеть её, как никогда я боюсь её. Кто знает, что произошло тогда, в день, когда я облетал её вместе с Грэмом Грином?