Свадьба вампира - Евгений Бугров

тут бы и делу конец, но мужчина поднял голову и, обернувшись, посмотрел на дверь.

– Серж! – обрадовалась Пума, и зашла в комнату. – Когда ты приехал?

Она приблизилась в возбуждении, хотела обнять его, но тут у мужчины ручейком потекла слюна, каша размазалась по подбородку, он с натугой замычал и схватил ее за полу халата. Пума взвизгнула, дернулась назад, раздался треск материи. Она вывернулась плечами, выскочила из халата и, оставив его в цепких руках, кинулась к дверям, подвывая от ужаса. Инвалид с проворством развернул кресло, крутанул колеса и помчался за ней. Дверь распахнулась вовремя, и Пума с налета очутилась в объятиях Петра Тимофеевича, который вместе с нею отпрянул назад. Коляска с разгона ударилась в закрывшуюся дверь. Петр Тимофеевич едва успел повернуть ключ. Изнутри раздался бешеный рев. Пума дрожала в объятиях мэра, и только осознала, что стоит в кружевных трусах, почти нагишом, а снизу поднималась Дарья Семеновна.

– Петя! Что случилось?

От пережитого ужаса у Пумы подкосились ноги, пусть без нее разбираются со своими инвалидами, картинами, бандитами, ей это не под силу. Она упала в обморок, очнулась в своей кровати. Рядом сидела Дарья Семеновна, с сокрушенным видом гладила ей руку и укоризненно качала головой.

– Пень старый, ключ забыл. Сам его кормит, никому не доверяет. Бедная деточка, – добавила она, заметив, что Пума приходит в себя.

– Кто это был?

– Это Карлуша. Ты не бойся. Он из комнаты своей не выходит. Свет ему вреден.

– Карлуша. Карл? – она все еще дрожала. – А почему он так на Сережу похож?

– Когда-то они были близнецами. Даже я, кормилица, поначалу путала. А потом с Карлушей что-то случилось. Осложнение после скарлатины, но это вряд ли. Может, упал, позвоночником ударился, повреждений не нашли, врачи сказали, на нервной почве. Разговаривать перестал и ноги отнялись. Лечили, показывали, все без толку, куда только ни возили. Мамаша их загуляла, сказала, это наказание за грехи. Это Петру-то Тимофеевичу? Она решила, что это он ребенка ударил. Ее бил, врать не буду, было за что, – Дарья Семеновна сложила губы трубочкой. – Вот и ушла совсем. Потом они развелись, секретарь райкома, это сейчас легко, а тогда не так. Не та мать, которая родила, а которая воспитала. Верно, деточка? Вот, посмотри, специально принесла. Мальчики мои.

Дарья Семеновна вынула из кармана небольшое старое фото. На снимке была изображена она сама, молодая и вполне красивая женщина, возлежащая на кровати с двумя младенцами, каждый сосал свою грудь. Она напоминала кошку или собаку. Или свинью. Фото, конечно, постановочное, для домашнего пользования, но Пуму снимок сразу успокоил. Все встало на свои места. Хозяйка поднялась.

– Спи. Когда проснешься, Сережа уже приедет.

Дарья Семеновна спрятала фотографию, заботливо поправила одеяло, улыбнулась на прощание, пожелала спокойной ночи, выключила свет и вышла. Чего в этой жизни только не бывает? В каждой семье, если поискать, найдутся скелеты в шкафу. Прошлой ночью она чуть в бане не угорела, утром на свалке грудь хотели отрезать, потом Макс пистолет в рот засунул, а на ночь глядя инвалид набросился. Веселая жизнь. Но утомительная. Она задремала.

Глава 23

Розыск

Да был ли мальчик-то?

«Жизнь Клима Самгина». Горький.

Слово «Коммунист» он произносил как взрослое ругательство, при этом каждая буква до краев наполнялась презрением. Если, к примеру, стояли долгие морозы или шел бесконечный дождь, он поднимал голову от надоевших шахмат и цедил сквозь зубы: «Коммунисты». Можно было не продолжать, и так понятно, кто виноват. Во всех бедах, своих или чужих, случился природный катаклизм или мировой скандал, он безоговорочно винил коммунистов. Война на Ближнем Востоке – они виноваты, двойка по математике – кто же еще, автобус опаздывает или в угол поставили, цены подскочили – они, проклятые. Во всем, что выходило за рамки разумного, он винил коммунистов. Игорьку недавно исполнилось 10 лет. Это был круглолицый плотный мальчик в очках, имевший внешность отличника. Он был не по годам смышлен, обыгрывал папу в шахматы, читал заумные книги и при этом люто ненавидел коммунистов, и презирал. Сын – единственное, что любил Макс в этой жизни.

Прошли сутки с момента, как некто сообщил Максу о похищении сына. Вспоминая тот телефонный звонок, искаженный голос и возглас ребенка, Макс бесился. Постепенно слепая ярость, душившая его, уступила место глубокой растерянности, а сутки беспорядочного розыска, не давшие единой зацепки, довели его до панического страха за жизнь Игоря. Он не мог себе простить, что, увлекшись собственными делами, не удосужился обеспечить сыну безопасность. Максу не раз приходилось убивать, и он презирал людей за нестойкость перед лицом смерти. За себя он был спокоен, потому что давно не боялся, но при чем тут ребенок? Уверившись в себе, он и мысли не допускал, что сыну может что-то угрожать. Макс мог убить, распилить или изрезать себя на куски, но даже представить себе не мог того страха, который сейчас им владел. Этот страх унизил, растоптал его, уничтожил. Коммунист, обозвал себя Макс излюбленным ругательством сына. Самый жалкий обыватель, овца безропотная, выше его, Макса. Потому что обыватель, каким бы жалким ни был, не подвергает опасности своих детей. Он же, ослепнув от гордыни и мнимого права умереть достойно, тем самым подставил сына под удар. А это самое последнее дело. Судьба наказала его. Грош цена твоей чести и свободе, если они создают хоть малейшую угрозу твоему ребенку. За прошедшие сутки Макс проклял свою жизнь. Но менять ее было поздно, и сетовать тоже. Надо было спасать сына.

Действовать нахрапом бесполезно. Тот, кто похитил Игоря, прекрасно знал, на что идет. Требовалось вести тщательный и осторожный розыск. Какие-то следы, нити должны остаться, люди бесследно не исчезают, такого опытного телохранителя как Борман, в прошлом боксера-тяжеловеса, убрать по-тихому было невозможно. Однако убрали.

Макс начал с осмотра детской. Он не знал, что искать, поэтому искал вслепую, перебирал игрушки сына, вещи, учебники, перелистывал тетрадки, рылся в ящиках письменного стола, надеясь наткнуться на нечто необычное, незнакомое, какую-нибудь деталь, которая позволит уцепиться и выведет на след похитителей. С сыном у его были доверительные отношения, а Борман, который находился рядом, не подпустил бы людей со стороны. Был вариант, что подкупили Бормана, тогда все просто, но думать так преждевременно. Макс искал, и каждая вещица, вроде складного ножа, подаренного сыну на день рождения, резала по живому, а Игорек с фотографии на стене хмурил брови. Коммунист, говорили его глаза.

Почти без всякой надежды Макс вытащил из-под кровати большой ящик со старыми, дошкольными игрушками, не