Государи московские. Книги 1-5 - Дмитрий Михайлович Балашов

– Великий князь очень хочет видеть тебя! – возразил Алексий. – Но после столь тяжкого пути? Ежели завтра?

– Я не устал, – сказал Сергий. – Вернее, уже успел отдохнуть.

Алексий помедлил, встал. Он уже понял, что Сергий всегда говорит и будет говорить только правду. Двинулся было к выходу, но передумал и кивнул. Стефану:

– Повести ты великому князю, что Сергий здесь!

Стефан вышел, Алексий с Сергием остались одни. И тут Алексий содеял то, что уже давно хотел содеять, но не мог при Стефане, дабы не обидеть богоявленского игумена. Опустился на колена и молча простерся ниц у ног Сергия.

– Владыко! – услышал он ясный и негромкий голое над своей головою. – Недостоин есмь поклона твоего и несвершен годами пред тобою! Встань, владыко! Приду я, и придет другой, и не изгибнет русская земля, и не престанет свет! Встань, владыко, достоит мне лежать ниц пред тобою!

И когда Алексий поднялся, смущенный, Сергий сам легко опустился на колена пред ним, коснувшись грубою скуфьею церковного пола. И тотчас поднялся с колен, улыбаясь. И опять стало просто. И все было сказано, на что не хватило слов.

– Князь жаждает утешения? – спросил Сергий.

– Он хочет чуда! – возразил Алексий.

– Чудо исходит от Господа, но не по просьбе людей!

– Ведаю. Пото и позвал тебя.

– Опять реку, владыко, недостоин есмь! Я могу помолить вышнего, как и всякий другой инок на месте моем.

– Только этого и хотят от тебя, Сергий! – Помедлив, Алексий добавил тихо: – Изреки ему что-нибудь, ты возможешь… Дай князю покой!

– Скажи, – перевел речь на другое Алексий, – не мыслишь ли ты, что киновийная жизнь не крепка без общежительного устава студитского, заброшенного ныне на Руси?

– Мыслю, владыко! – отмолвил Сергий. – Но не возмог един убедить братию в том.

– Коея помочь надобна обители от меня?

– Все у нас есть, владыко, а лишнее не надобно иноку!

– Я ждал этого ответа, Сергий, и все-таки… Быть может, книги, свечи, утварь церковная?

– Егда не хватает свечей, горит лучина. А книги, потребные к исправлению церковному, у нас есть. Есть Евангелие, служебный устав, Октоих, труды Василия Великого… И не в книгах, а в подвигах во имя господне иноческое бытие!

– И этих слов я ждал от тебя, Сергий! Но не отринь хотя бы благословение наше!

– Владыко, разве можно отринуть благословляющего тебя, не согрешив пред Господом?

Скорые шаги Стефана уже послышались со стороны сеней. Алексий выпрямил стан, собираясь к делу. Подумал: вот так бы сидеть иногда рядом с ним или стоять на молитве, даже и не говоря ни о чем, просто знать, что он – рядом с тобой! Стефан вошел, повестив громко:

– Князь великий сожидает к себе!

Оба встали, согласно осенили себя крестным знамением и направились вослед Стефану в княжий покой.

Глава 106

В изложне государевой ясно и жарко горели свечи. Палевый полог кровати был пристойно задернут. Мария вошла, когда уже гости расселись, подошла под благословение сначала к Стефану, потом к Алексию, наконец, помедлив, к молодому иноку в грубом дорожном подряснике, вгляделась ему в глаза, сморгнув долгими ресницами, вздрогнула, произнесла тихонько:

– Благослови, отче!

– Благословляю тебя, жено, и благословляю плод чрева твоего! – серьезно, почти словами молитвы ответил Сергий. Мария вдруг легко опустилась на колени и поцеловала руку Сергия. Встала, глянув на изготовленный стол с рыбными закусками (к коим, впрочем, так и не притронулся никто), глянула с тревогой на мужа, вышла вон, тихо притворив дверь.

Князь Семен все рассматривал Сергия. Почему у него такое белое лицо? С дороги, с постоянного голода? Впрочем, инок отнюдь не выглядел заморышем: широкий в плечах, он легко, не горбатясь, держал свой стан и выглядел свежим после долгого своего пешего путешествия (о чем князю Семену не замедлили повестить).

– Почто гость не на кони прибыл? – спросил он все-таки, только чтобы начать разговор.

– От пострижения моего положил я завет ходить ногами, якоже и горний учитель наш Исус Христос! – ответил инок, смягчив суровость ответа светлою улыбкою лица.

А лицо и вправду белое у него, словно бы сеяная мука или снег – или свет? Светлое! «Светоносное», – скажет поздним вечером, проводив гостя, Мария. Семен сам не увидел света, ему казалось только, что в лице инока была необычайная белизна.

Вот они сидят все перед ним: седой, сухоподобранный, словно бы застывший в годах на века Алексий, его совесть, и зов, и совет, и укор; Стефан, коему поверяет он тайны свои и который умеет слушать, и изречь, и утешить порой; и третий, юный, неведомый, пред которым Маша только что невесть почему, опустилась на колени…

Вот они сидят и ждут, а он сам ждет. Утешения? Ободрения? Веры?

«Все ли сказано этому иноку?!» – гневает про себя князь, не понимая уже, зачем звал, зачем послушал Алексия. Еще один монах, еще одна исповедь…

– Я позвал тебя… – начинает он затрудненно, сдвигая сердитые складки лба.

– Прости, князь! – перебивает его молодой инок. – Мне уже все ведомо от брата моего Стефана!

– И что скажешь ты, что изречешь? – спрашивает Семен, желая (и не желая вовсе) услышать новые слова утешения, новые ободрения и призывы к твердости духа… И Алексий взглядывает на Сергия сожидающим взглядом, верно, тоже хочет тех утешительных слов.

– Кару господню надо принимать без ропота, – говорит молодой монах.

– Кару? – переспрашивает Семен. Ради гостей он приодет и причесан, в зеленом травчатом шелковом сарафане, в тимовых сапогах, шитых жемчугом, но в душе его та же прежняя сумятица чувств, и он не враз и не вдруг понимает молодого инока.