Была бы дочь Анастасия. Моление - Василий Аксенов
Шрифт:
Интервал:
– Да-а, – говорит Гриша.
– Да, – говорю я. – Не прочитал бы сам в архивных документах, подумал бы, что анекдот… Может, и наши, елисейские.
– Да-а, наши могут… ну, могли ли. А потом помню:
Солнце на закате – большое, красное. Ельник под ним – тёмный. Снег ниже ельника – бордовый. Окна в домах – багряные.
Идём мы с Гришей по Ялани, под ручки, как барышни. Мотает нас по дороге – как пьяных. Поёт кто-то где-то: На позиции девушка провожала бойца… Подхватываем – голоса наши осипли… Оторвало мне ноженьку, обожгло всё лицо… А после так уж, сами по себе:
– И маладо-о-а-а канавода несут с разбитой галаво-ой!..
А потом я, помню, говорю:
– Пусть только сунутся, попробуют.
– И тех расколотили, – говорит Гриша, – и этим не спустим! – а кулаком грозит мне почему-то, подсунул мне его под самый нос. И: – Чем пахнет? – спрашивает.
– И тем дали, – говорю, от кулака не отворачиваясь, – и этим мозги вышибем. – И отвечаю: – Порохом!
– Не порохом, а смертью!.. Страшно?
– Страшно.
– То-то.
– Ну так.
А после стоим, помню, мы с Гришей на перекрёстке. Прощаемся – как навсегда. Пусть я простой, но Гриша с рюкзаком – и вовсе уж: как на позиции уходит – прямо хоть плачь – так его жалко.
– Может, ещё? – спрашивает. – На посошок.
– Не-ет, – отвечаю.
– Зря, – говорит Гриша.
– Зря, – говорю.
– Ну, дак и чё?
– Да нет… Лопата там…
– А мы костёр не затушили?
– Не помню?… Вроде затушили.
– А-а, снег кругом – пока не опасно.
– Пожарник, – говорю, – он и на пенсии пожарник.
– Не пожарник, – говорит Гриша, – а пожарный, – и говорит: – Бывших пожарных не бывает.
– Да, – говорю.
– Неда, а точно.
– И я об этом же.
– Ну, то-то.
Пообещав друг другу, что бы ни случилось в мире, утром встретиться, всё же простились. Пошли каждый в свою сторону, оборачиваясь несколько раз и сигналя рукой ещё друг другу: только до завтра, мол, никак не дольше.
Вошёл я в ограду. Стою. Лопата у двери: нет, значит, дома Николая – не приехал.
Отставил от двери лопату. Вошёл в дом.
Прошёл сразу на отцовскую веранду, уткнулся лбом в стекло – как в Вечность. Сказал:
– С Днём Победы.
– Спасибо, – ответил отец. – И тебя так же. И я сказал ему:
– Спасибо. Только я-то… Проснулся ночью – на тахте отцовской. Тут же опять уснул.
Один сначала сон приснился, свой: будто я цепью рассыпаюсь, а Шварцнеггер-Терминатор с Гришиным лицом немцев окружает; затем другой, уже отцовский: летит с неба, производя умопомрачающий звук, брошенная с немецкого самолёта простреленная железная бочка – и я, готовый под себя сходить, от страха чуть не умираю.
Встал.
Вышел на улицу.
Небо густо-густо синее, звёзды редкие, но яркие, луне расти немного уж осталось.
Тихо – и Кемь как будто не шумит.
Гляжу я вверх – и мне привиделось:
С запада на восток по небу синему на белом жеребце, искры из тверди высекая, муж величавый проскакал во всей красе своей – Победоносец.
Цокот копыт – услышал будто въяве.
Господи! Сказал я по ошибке, Сам того не думая сказать.
С вечера на Кеми. Солнце – за ельник, я – из дому.
Выходить стал, дверь только приоткрыл, сразу в лицо мне стужей холонуло – ладно, пошёл, тепло оделся, в шапку зимнюю и в ватник, а теперь думаю, и в полушубке бы не упрел – сидеть-то тут, на берегу, почти не двигаясь. Встанешь, потопаешь, попрыгаешь на месте – всего согрева. Завтра пойду – полушубок надену, жалко, что нет больших калош, так бы и в валенки обулся, думаю, – ноги не стыли бы уж, точно.
Закат нынче был – и до сих пор, так впечатлил меня, стоит перед глазами – сочно багряный и размашистый, на половину неба – будто плеснули на небесный купол сверху и вслед солнцу свежей кровью, за горизонт стекала после медленно та – и угасал закат, как запекался, – к непогоде.
И так уж, думаю, не балует. Но не указ я ей – погоде, не подчиняется она мне – слава Богу.
Небо сейчас на юге от меня ультра-, а на севере аквамариновое. С рыжей подпалиной над самым ельником. Свет снизу в щель как будто пробивается. И, как дымок, оттуда, с севера, из-под земли, тучки-предвестницы сиреневые выползают. Сижу, гляжу на них – тревожусь.
Ночь – по времени, по виду – сумерки. То ли досветки, то ли сутиски. Без промежутка – как целое. Скоро уж и совсем они, ночи наши, выбелятся, будто в день намереваясь обратиться, – месяц лишь до самой-то короткой, не заметишь, как проскочит.
Придержал бы пору эту, время – чтоб побыло – нравится. Как вот только на него наложишь поножи, на своевольное?… С собой удёрнет.
Вода в Кеми упала резко – как отпрянула. Не шумит уже по-прежнему река, не буйствует. Находясь рядом, кроме неё, теперь уже услышать что-то и кого-то можно.
Слушаю: мышь где-то шебуршит – в траве, от меня близко, ветер гудит далеко от меня – в поднебесье.
Снег сошёл с полей и солнечных полотен сопок, а где тень, в распадках и в глухой тайге, лежит, не тает – речки щедро не подпитывает.
И тут, от яра, обнажив грязный пока, заиленный – это когда ещё дожди его отмоют – крупногалечный заплеск, освободив для рыбаков площадку, в том числе и для меня вот, вода отступила, и там, на правом берегу, покинула сосновый бор – тот пусть и медленно, но просыхает. Чуть только потеплеет, снова намокнет.
Но высокой воды, большого паводка уже не будет – лёд на Ислени пронесло, заторов в устье или в кривунах её, Кеми, не нагородит – поэтому.
Граничащая с бором светлая – знаю, что днём, на солнце, она жёлтая – песчаная коса вызволилась из воды узеньким, как серп, закрайком. Вода с него скатилась будто – как с намазанной маслом горбушки – так мне, смотрю, сейчас подумалось. Выбегали в полночь на этот закраек из леса заяц с зайчихой, не совсем, как показалось мне, ещё и вылинявшие, – учиняли любовные игры. Потешные. Первый раз, бесшумно выпорхнув из полутёмного пространства, как ниоткуда ни возьмись, их забавам сова помешала – косых с косы как ветром сдуло – в один прыжок в густой чапыжник заскочили. Опять вскоре появились и возобновили своё нехитрое, но обязательное дело. После уж я невольно их спугнул. Заскрычегав под сапогами галькой, бросился сломя голову вытаскивать удочку – из берега налим едва не выдернул удилище. Клюёт тот, хоть и калека, дерзко, пуще ерша, утягивая конец удилища в воду или шлёпая им, гибким, по воде. И на крючок, за редким исключением, как ёрш, садится хорошо, надёжно. Я от внезапности поторопился: ждёшь – ничего, а зазевался чуть, отвлёкся – тут он и клюнет. Как закон.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!