Тотальная война - Олег Маркеев

— Нет. Я любил русских. И еще больше люблю с тех пор, как вы ушли. Так бывает, не удивляйтесь. Когда разведешься с женой, с которой прожил не один десяток лет, вдруг начинаешь любить ее. Ничего не раздражает, она уже не пилит. И невольно вспоминаешь только хорошее. Самообман, конечно. Но это приятней, чем грызть себя, вы не находите?

Максимов насторожился. Внешний облик простака и любителя пива никак не вязался с такой способностью к образному мышлению и склонностью к парадоксам. И словарный запас у немца оказался подозрительно богатым.

Немец ущипнул за складки на боку проплывавшую мимо кельнершу.

— Два шнапса. Мне и моему другу, — распорядился он, подмигнув Максимову.

«Не нравится мне эта дружба народов», — подумал Максимов, отвернувшись к окну.

Его учили, что хорошее расположение подозрительно. Людям, в сущности, глубоко наплевать друг на друга, что является нормой. Малознакомые люди должны быть по отношению к тебе корректны и холодно вежливы, в рамках воспитания, конечно. Повышенный интерес и чрезмерные знаки внимания оказывают только при корыстном интересе: моральном, материальном или любом ином. Попытка разорвать дистанцию, обласкать вниманием и распахнуть душу, пусть даже по пьяному делу, должны восприниматься как скрытая атака. И никак иначе.

По столу стукнули два стаканчика. Заказы здесь выполнялись быстро, несмотря на толчею.

— Прозит? — Немец приподнял свой стаканчик. Максимов сконструировал форму вежливого отказа и приготовился выдать ее вслух, когда немец неожиданно сказал:

— Напрасно ждете. Он не придет. — У немца вдруг совершенно пропал акцент.

— Я никого не жду. — Максимову удалось скрыть удивление.

— Да? А мне показалось, что ждете. — Немец хитро прищурил свои медвежьи глазки. Он обвел рюмкой прокуренный зал. — Здесь многие ждут Леона Нуаре. Из окна не видно, но если пройдете вверх по улочке, то увидите две машины. В одной скучает парнишка из русского посольства. В другой сопят два борова из БНД. Наряд «крими» засел в квартире напротив двери Леона. Ребята из самых разных команд сейчас прочесывают бар пресс-центра и с десяток других кабаков, тревожат сон многочисленных шлюшек, в надежде найти Леона. Но я думаю, все напрасно. Интуиция, знаете ли…

Максимов краем глаза заметил, какой напряженной и чуткой стала спина парня у стойки. Нет, с такого расстояния он ничего слышать не мог, но, очевидно, какими-то сенсорами уловил, как резко подскочило напряжение за столом.

— У вас прекрасное самообладание, Максим, — произнес немец. Чокнулся о рюмку Максимова. — Прозит?

— Прозит! — Максимов резко опрокинул в себя жгучую жидкость. Выдохнул в кулак. Промокнул выступившие слезы. — Вы угадали, меня зовут Максим. Но никакого Леона я не знаю.

Немец в этот момент был занят тем, что посылал вдогонку за шнапсом оставшееся пиво, поэтому что-то невнятно промычал в кружку.

— Уф. — Он отставил пустую кружку. — Верю, не знаете. У вас были другие причины экстренно покинуть Гамбург. Сразу же после разговора с профессором Брандтом.

Максимов отметил, что кулаки у немца размером точно с пивные кружки и веса в нем полтора центнера. Несмотря на возраст, в хорошей физической форме и наверняка резкий, как медведь в атаке. Такого валить придется с использованием тяжелых подручных средств, вроде стула. А еще под боком выжидает молодой, явно разрядник по какому-то мордобойному виду спорта. Тоска!

— Вы не представились, — напомнил он немцу.

— Курт Энке.

Немец протянул лапу, Максимову пришлось пожать ее. Заодно оценил крепкость ладони. Как тиски, хоть кирпичи дроби.

— А вы меня не узнаете? Впрочем, вам тогда было лет десять… Дед ваш, Святослав Игоревич, меня бы узнал.

Максимов выдержал паузу. Настала его очередь проверить самообладание немца.

— Нет проблем!

Он достал мобильный, вызвал из памяти номер деда. Мысленно прикинул разницу во времени между Москвой и Берлином и заранее настроился на бурную реакцию деда. Прикрыл ладонью трубку, чтобы хоть немного отсечь гул пивной.

— Дед? Это я. Звоню из Берлина. — Он вспомнил, что первый вопрос в мобильной связи — «ты где?».

— Из какого бардака? — уточнил дед.

— Пивная. Черт ее знает, как называется. Слушай, дед, ты знал Курта Энке? Такой сухой пруссак, длинный, как жердь.

— Нет. Энке похож на Ельцина в дни «работы с документами». Рожа лоснится, и глазки блестят. — Изучая историю, дед выработал в себе стойкую антипатию к вождям и царям всех времен и народов. — Он рядом?

— Да.

Дед помолчал.

— Так, спроси, помнит ли он Панкрата.

Максимов обратился к Энке:

— Дед спрашивает, Панкрата не забыли?

Немец задумался, потом расплылся в широкой улыбке.

— Егеря из-под Малоярославца? Как его забудешь! — Он приложил палец к круглому шраму над левой бровью. — Дробь срикошетила. Чуть глаз мне не выбил, алкаш в ушанке.

Максимов вновь прижал к уху трубку.

— Дед? Малоярославец.

— Правильно. Мы там охотились в семьдесят втором. Передай ему трубку.

Максимов молча протянул телефон немцу.

— Здесь Энке! — солидно представился тот.

Слушал, что говорит ему дед, все шире расплываясь в улыбке. Вернул трубку Максимову

— Максим? Энке можно доверять. Это старый друг.

Дед надолго замолчал, не обращая внимания на валютный тариф связи. — Что еще сказать… Я никогда не сомневался в твоей способности совать голову туда, куда не лезет остальное. Но сегодня ты превзошел мои ожидания. Как только расхлебаешь эту кашу, звони в любое время.

Дед отключил связь.

Максимов спрятал телефон. Отодвинул свою кружку, к пиву едва успел притронуться. Всем видом показал, что готов слушать нового знакомого. Гарантий деда вполне хватило.

Энке поскреб жесткий седой бобрик, медвежьи глазки быстро обшарили задымленный зальчик.

— Вы прекрасно говорите по-русски, — начал за него Максимов.

— У меня было много друзей среди русских. С профессором Арсеньевым я познакомился во время его первой командировки, в сорок пятом. Потом поддерживали отношения через моего родственника — Пауля Энке. Он непосредственно работал с вашим дедом.

— Тот самый Энке? — спросил Максимов, не скрыв удивления.[38]

— Да. — На миг на добродушное лицо немца набежала тень.