Наполеон: Жизнь после смерти - Эдвард Радзинский

Но Луиза показала мое письмо отцу и попросила… защиты от мужа! Жаль… жаль… потому что в это время я уже окончательно выработал план…

С первых дней моего пребывания на острове я объявил, что сделаю из этого клочка земли процветающее крохотное государство. Эльба оказалась богата ископаемыми. Я велел разрабатывать железные рудники и строить дороги. Реформировал управление — образовал Государственный совет, который заседал в крохотном домике. Я хотел, чтобы на континент постоянно поступало одно и то же: «Император очень доволен жизнью, он обрушил на остров всю свою неукротимую энергию». И в европейских дворцах весело хохотали над моими «преобразованиями»…

Все это время я получал вести из Франции, которая так ужасно простилась со мной. Как быстро там все переменилось! Обнищавшие эмигранты, как саранча, набросились на несчастную страну — возвращали себе имения, титулы, звания, мундиры. Все, над чем потешались в Париже, теперь нужно было чтить, включая жалкого короля с тройным подбородком. Когда этот ничтожный подагрик впервые прибыл в Париж, он с трудом вылез из кареты. И мои гренадеры, пропахшие порохом, видевшие и смерть, и великие победы, должны были приветствовать старую развалину — эту жертву не поля сражений, но времени. И они надвигали свои медвежьи шапки на глаза, в которых было одно презрение… Мундиры моих маршалов должны были смешаться в Версале с красными мундирами гвардии короля. И израненный в боях маршал Удино шествовал к обедне рядом с герцогом Муши, сроду не подходившим к пушке. И оба презирали друг друга… По улицам расхаживали спесивые дряхлые эмигранты, чьи манеры и одежды давным-давно вышли из моды. Они были смешны — великая трагедия для всякого француза…

Главное для победы — наладить коммуникации. Я наладил, как только отдохнул, то есть на другой день по приезде. Информация из Парижа поступала теперь ежедневно! Да, пламя ярости уже клокотало, и жалкое новое время рождало тоску о прежнем величии. Пришло письмо от брата Люсьена (он жил в Италии). Брат деловито просил меня «побыстрее приготовить железо для доменных печей, которыми он владеет».

Люсьен просил… железа! И я отлично понял его тайный призыв. Что ж, железо непременно будет! И железная корона Италии вернется на голову того, кому она должна принадлежать! Второй раз после переворота восемнадцатого брюмера брат звал меня взять власть.

Вскоре очередной посланец Люсьена сообщил: на Венском конгрессе Талейран предложил союзникам отправить меня (точнее: сослать) подальше, на Азорские острова. Он предупреждал, как опасно сейчас оставлять меня рядом с Италией — родиной моих побед. И я понял: если великий хитрец забеспокоился, значит, воистину пора! Мне уже прислали его печальное резюме о вернувшихся Бурбонах: «Ничего не поняли, ничему не научились». Что ж, наши мнения совпадали.

Но эти идиоты на Конгрессе только посмеялись над ним. Они ведь знали, что отвоевать Францию с несколькими сотнями солдат — невозможно… Да и европейской «четверке» было не до меня. Как я и предполагал, меж ними уже начиналась драчка. И вчерашние союзники на Конгрессе обменивались язвительными колкостями… Александр продолжал е…ть прусскую королеву, и оттого Россия и Пруссия образовали союз… эта вековая традиция европейских королей, которыми всегда управляет п…а! Англия взяла себе в союзники австрийского императора.

Итак, я добился главного: европейские глупцы и вправду поверили, что я вечно буду отдыхать на острове, дожидаясь, когда Европа забудет мою славу, и они отправят меня куда-нибудь на край света. Хотя иногда мне кажется, что Англия… эти воистину коварные сыны Альбиона, неверные, туманные, как погода над их злосчастным островом… с самого начала отлично понимали, что я убегу. Они хотели этого, чтобы получить наконец законное право покончить со мной навсегда! И заодно попугать моим возвращением слишком уж возгордившегося русского царя!

Но это я понимаю сейчас. А тогда понял одно — и Люсьен, и Талейран, и я сходимся: время настало! И, еще раз все обдумав, я принял решение. Никто о нем не знал. Все приготовления были сделаны мной в совершеннейшей тайне.

В день отъезда я, как обычно, поужинал с матерью. И уже после чая сказал ей, как бы между прочим: «Нынче ночью я уезжаю… в Париж». Она сначала не поняла. И тогда я добавил: «Я причинил Франции много бед, пора загладить вину».

Она была матерью солдата и женой повстанца. Она поняла и приняла мой поступок… как и то, что, скорее всего, меня ожидало. И сказала: «Господь, видно, не хочет, чтобы ты погиб от дряхлости, он определил тебе смерть с мечом в руке». Обняла и перекрестила.

Я составил обращение к нации: «Французы, я возведен на престол вами! В изгнании я услышал ваши жалобы и упреки своему императору. Вы упрекали меня за то, что ради своего покоя я жертвую благом Отечества. И вот я переплыл море, невзирая на все опасности. Я снова вступаю в свои права, основанные на правах ваших… Солдаты, мы не побеждены! Просто нашлись среди нас изменники — нашим лаврам, нашему Отечеству и своему Государю. Теперь ваш император снова с вами! Присоединяйтесь! И наш орел снова взлетит до небес и сядет на купол собора Нотр-Дам!»

Ночью я отдал приказ. Семь жалких суденышек было в моем распоряжении. Тысяча человек погрузились на них в темноте. Они не знали, куда и зачем мы отправляемся. Я также велел погрузить все золото, которое у меня было, и прикрыть его любимыми книгами. Одни сокровища — другими…

Посреди ночи, когда погрузка закончилась, я велел разбудить членов Государственного совета и коменданта острова. Полусонные, они почти испуганно смотрели на меня.

«Я удовлетворен своим пребыванием на вашем острове, — сказал я несколько насмешливо. — Но неотложные дела зовут меня покинуть сей райский уголок. Я оставляю на ваше попечение мать и сестру». Они так и не посмели спросить, куда я направляюсь.

Когда мы отчалили, я сказал моим солдатам: «Друзья, мы возвращаемся на путь Славы — если вы, разумеется, не против».

Как загорелись их глаза! Какой рев восторга вырвался из их глоток: «Да здравствует император!»

Но вскоре сильный встречный ветер заставил моряков заговорить о возвращении (что уже бывало в моей жизни). Я приказал продолжать плавание. И ветер, как по команде, вдруг улегся (и это тоже бывало!) Прохладная ночь… свежо… я сидел на палубе, завернувшись в плащ, и ждал рассвета. Я снова был достоин Истории.

Мы подплывали к Каннам. Потянуло ветерком, запели птицы, начало вставать солнце. Птицы!.. Это мой орел взмывал над перепуганными насмерть монархами, над Венским конгрессом!

И Конгресс поспешил объявить вне закона императора, коронованного Папой. Что писали в эти первые дни во Франции наши газеты! «Корсиканское чудовище, тиран…» А что обещали жалкому королю мои маршалы! Герцог Эльхингенский клялся Бурбону привезти меня в железной клетке. Сульт, ставший военным министром короля, разрабатывал диспозицию моего пленения…

А в это время те самые крестьяне, которые еще вчера мазали дерьмом мое чучело, сейчас, увидев меня… Восторг! Слезы! Это была встреча блудных сыновей с отцом, который сам нашел их — к ним вернулся! Я не ошибся. Прекрасная Франция хотела возврата величия — я отучил ее жить в унижении!