Грани сна - Дмитрий Калюжный

ЖАКТ денег на Маркса не дал, и Николаев самовольно начал сбор средств у жителей своего дома. Пока деньги сдал только один житель, то есть он сам.

Ещё до появления о. Мелехция он впал в состояние, при котором его персона превратилась в линию раздела между хорошим и плохим, добрым и злым, дозволенным и запрещённым. То, что делал в жизни, или чего хотел он, было хорошим, добрым и дозволенным. Всё остальное таковым не было. Например, то, что он требовал путёвку в партийную здравницу на море, было хорошо, и выдать её ему – было бы со стороны органов здравоохранения правильным. А то, что ему пытались всучить путёвку в какой-то жалкий санаторий для простых рабочих, было отвратительным деянием. Причём партия, которую он почитал выше бога, была партией пролетариата, да и сам он когда-то работал подручным слесаря на заводе «Красный Арсенал».

– Я сражался за партию! За социализм! А они мне путёвку на лечение не дают.

Брата его жены, счётного работника 8-го отделения милиции Ленинграда, в апреле 1934 года за растрату отправили отбывать срок наказания в исправительно-трудовом лагере в Дальневосточный край. Он там клал шпалы на строительстве ВСЖП[87]. Николаев свояка не любил, но он часами надоедал своему новоявленному «отче» сетованиями на ужасную несправедливость, ведь наказали брата ЕГО жены.

В то же время, отношения с женой у Николаева были, с точки зрения нормального человека, странные. С одной стороны, она принадлежала к сфере его интересов, а в этой сфере всё – заведомо хорошее и правильное. С другой стороны, происходящее с ней и вокруг неё, не совпадавшее с его ожиданиями, попадало в разряд недопустимого и ужасного. В результате, находясь в пределах своего особого мифологического мира, Николаев вёл себя, будто они нормальная пара, а она с ним вообще не общалась.

Мильда всю себя вкладывала в воспитание детей. Днём ими занималась её мать, а она, едва придя с работы, сразу кидалась к ним, выспрашивала мать, как они себя чувствовали (старшенький постоянно болел), что ели, как играли и т. д. И тут же к ним вбегал Леонид и начинал приставать к жене с теми же вопросами: как она себя чувствует, что ела, и чем занималась, даже не обращая внимания на то, что она ему не отвечает. Нельзя же было считать ответом фразы, которые она изредка кидала в пространство:

Šis idiots man ir briesmīgi apnicis.[88]

Латышского языка он не знал, но некоторые слова опознавал и кричал ей, что она зря обзывает его идиотом. У неё ещё будет случай убедиться в этом, и она приползёт, обязательно приползёт к нему на коленях, моля о прощении. И увидит, насколько он великодушен!

В её холодности к себе он считал виновной не её, и уж конечно не себя, а секретаря Ленинградского обкома партии товарища Кирова. Здесь психологическая проблема была зеркальной: Киров как «свой», партиец, попадал в обойму хороших, правильных – но он отказывался принять и выслушать Николаева, не желал вникать в его проблемы, не давал ему работу, не оценивал достойно его заслуги в борьбе за дело партии – и автоматически попадал в обойму «плохих». В первый же день пребывания о. Мелехция в квартире Николаева тот сам произнёс имя того, кого он готов убить: Киров.

Едва ли не со слезами на глазах Николаев рассказывал о. Мелехцию, сколь трудна жизнь партийного вождя Кирова. Он должен служить партии! – а зачастую вынужден трепать себе нервы ради мелочей, которые только зря отвлекают его от борьбы за социализм. Его жена тяжело больна, не передвигается, и ей хуже и хуже. Понятно, что без нормальной для мужчины жизни вождь не может с полной отдачей заниматься делами обкома. Он, Николаев, в этой ситуации поступил как настоящий товарищ, доверив ему свою жену ради дела партии. Ему не нужны за это награды! Но уважать его, считаться с ним, разве не прямая обязанность Кирова?

Николаев желал достойной оценки своих заслуг, не более того. И ничего не получал взамен! В секретариате даже отказывались записать его на приём, ясно, что по прямому указанию Кирова. Видимо, вождь решил, что его отношения с женой Николаева происходят помимо воли Николаева.

Да, его жена кое-что получала от Кирова взамен своих услуг. Большой оклад, доплаты в конвертах, трёхкомнатная кооперативная квартира, особый продуктовый паёк. Но не было в их треугольнике главного: признания заслуги самого Николаева. Пожертвовав женой ради партии, он оказался без работы, на иждивении жены, фактически вне партии! А Киров отказывался хоть как-то засвидетельствовать ему своё уважение.

Этого нельзя было простить, и подготовка к убийству началась.

Револьвер Николаеву подарил свояк, Роман Маркович Ку́лишер, муж Ольги Драуле, сестры Мильды. Умный, почти как сам Николаев, но не настолько преданный делу партии, этот Роман Маркович отдал ему свой револьвер в «знак уважения», как полагал Леонид, а о. Мелехций придерживался версии, что Ку́лишер просто не знал, как избавиться от незарегистрированного оружия. В отличие от беспартийного свояка, Леонид разрешение на владение им получить сумел. Отец Мелехций знал, что его задерживали с револьвером 15 октября и отпустили, поскольку все бумаги были в порядке.

– Как ты получил разрешение на револьвер? – спросил он.

– Так ведь я, отче, предоставил в НКВД характеристику партийного комитета! – почтительно ответил Николаев. – Меня хоть и уволили из Института истории партии, но я же числюсь в их партийной организации.

Ему было тридцать лет, но в армии он не служил: не взяли из-за физической непригодности. Соответственно, опыта обслуживания оружия у него не было, а револьвер требовал заботы. Под руководством о. Мелехция Николаев его вычистил и смазал. Была мысль устроить опытные стрельбы, но возможный риск остановил двух заговорщиков. Взамен «отче» провёл с будущим убийцей подробный инструктаж: как стрелять, с какого расстояния, куда целиться.

Николаев выяснил номер автомобиля, на котором ездил Киров, и того, который его сопровождал. Записал даже номер мотоцикла, иногда составлявшего эскорт. А ещё он завёл себе в обкоме приятеля, который сообщал, находится ли Киров в городе, или уехал. Зная всё это, они составили несколько вариантов плана покушения.

В течение ноября предприняли две попытки. Первый раз – на Московском вокзале, куда Киров вернулся из Москвы после заседания Политбюро ЦК партии. Убить мерзавца не удалось из-за того, что охрана оттеснила толпу, сбежавшуюся встречать любимого вождя. Сорвалась и вторая попытка: зная, что Киров будет выступать во дворце Урицкого перед партийным активом, Николаев заранее спрятался там, но, прождав три часа, слишком поздно выбрался из своего укрытия и не смог протиснуться в зал.

Очередную попытку наметили на 1 декабря. Николаев отправился прямиком в Смольный, а о. Мелехций занялся уборкой своего закутка. Он неплохо устроился. У него была лежаночка, столик. Кое-какую утварь он сделал себе из деталей игрушек, например, маленькую ванну. Была баночка, заменявшая унитаз. Была стопка для водки из напёрстка.