Слепая вера - Бен Элтон

– О да! – завопила толпа.

– Храм возлюбил этого ребенка! Мы увидели в этом чудо-ребенке символ надежды! Символ веры Бога-и-Любви в прекрасное будущее всего человечества! Мы ликовали по поводу его чудесного спасения в наших церквях и во всемирной сети. Мы превозносили мать этого ребенка как образец добродетели и ставили ее в пример всем женщинам! Я хочу услышать от вас: да, так было!

– Да, так было! – закричали все.

– ГРОМЧЕ! – скомандовал Кентукки.

– ДА, ТАК БЫЛО! – послушно взревела толпа.

– Но потом, братья и сестры! О, что случилось потом!.. – и голос Кентукки задрожал от гнева и скорби. Траффорд видел на закулисных мониторах, как священник начал судорожно подергиваться, точно одержимый. – Потом, братья и сестры, чудо-ребенок умер! Эта девочка умерла! И я хочу услышать от вас: о горе мне!

– О горе мне! – повторила толпа.

– Правильно, братья и сестры: горе вам! Ибо приготовьтесь и слушайте, дети мои! Я сказал, приготовьтесь. Я бы даже сказал, прикиньте! Ибо вдруг обнаружилось, что этот чудо-ребенок – вовсе не чудо-ребенок. Сразу после того, как девочка пережила свинку и мы снова принялись радоваться, что среди нас ангел, явилась обычная холера и прибрала бедняжку. Она прибрала ее прямо на небо, и знаете, что я вам скажу: в этом нет ничего чудесного. Такое случается каждый день. И позвольте мне сказать вам еще кое-что, братья и сестры! Когда я услышал эту весть, на душе у меня стало тяжело. В моей душе воцарилось смятение. Зачем Господь забрал эту девочку к себе, если прежде он дважды спасал ее на наших глазах? Зачем он так над нами подшутил? И я хочу услышать от вас: зачем?

– Зачем?! – раздался рев.

– Зачем?! – снова гаркнул Соломон Кентукки.

– Зачем?! – еще раз прокатилось по стадиону.

– Зачем? – прошептала за кулисами опутанная цепями Чантория.

– Я скажу вам зачем! – прокричал главный исповедник. – Это была кара! Вот зачем! Наказание за грех! Грешников – на выход!

Грянула музыка, и Траффорда с Чанторией вытолкнули на слепящий свет прожекторов. Их подхлестывали сзади кнутами, и они побрели вперед, спотыкаясь, волоча свои цепи между пюпитрами, подставками для гитар и ударными установками, по кабелям и целой россыпи пластиковых бутылок, которыми была замусорена сцена. Когда они приблизились к главному исповеднику, электронные аккорды стали оглушительными, хор пропел трагические куплеты из рок-оперы, а в небе взорвался кроваво-красный фейерверк.

– Итак, перед вам грешники, родители ребенка! – выкрикнул Соломон Кентукки. – Подайте сюда женщину!

Чанторию грубо выпихнули на середину сцены, и она упала к ногам Соломона Кентукки.

– Чантория! – воскликнул тот. – Скажи людям, почему Любовь отняла у тебя твою малютку!

– Потому что мы воспротивились Божьей воле, – сквозь слезы проговорила Чантория. – Мой муж сделал нашей девочке прививку, а я ему не помешала!

На мгновение толпа затихла. Все были поражены серьезностью преступления.

– Что ты сказала? – проревел главный исповедник.

– Я сказала, что муж сделал нашей девочке прививку.

– Бейте ее! – повелел Соломон Кентукки, и конвоиры принялись стегать кнутами ползающую на коленях Чанторию.

Зрители, довольные предоставленной им возможностью полюбоваться, как избивают нагую, закованную в цепи женщину, криками выражали свою ненависть и требовали еще более жестоких ударов, пока главный исповедник наконец не поднял руку, призывая всех к молчанию.

– Чантория, – торжественно сказал он, – правда ли, что твой муж позволил колдунам втыкать в вашего ребенка отравленные иглы в тщетной попытке обмануть Господа? Правда ли, что твой муж говорил: пусть на небо забирают других детей, но не моего, ибо я обвел Любовь вокруг пальца с помощью колдовства?

– Да, да, это правда! – выкрикнула Чантория, обливаясь кровью.

– И правда ли, что тебя постигла за это ужасная кара?

– Да! Господь взял моего ребенка!

– Бейте! – снова скомандовал Кентукки, и снова под ликующие вопли толпы на Чанторию посыпались удары, которые на сей раз довели ее до беспамятства.

– Подайте отца-колдуна! – прогремел главный исповедник, и на середину сцены вытолкнули Траффорда.

– Твоя дочь умерла! – воскликнул Соломон Кентукки.

Траффорд попытался сосредоточиться. Он знал, что у него лишь один шанс сказать нужные слова. Времени на риторические уловки, которые он планировал применить в своем обращении к толпе, уже не оставалось: теперь необходимы были только краткость и ясность.

– Да, главный исповедник! Она умерла. Но не от кори и не от свинки, от которых ей сделали прививки. Эти прививки подействовали! Моя дочь умерла от холеры. От этой болезни тоже существует вакцина, но мне не удалось ее достать.

– Молчать! – заорал Соломон Кентукки.

– Прививки действуют! Они дали моей дочери защиту от тех болезней, ради борьбы с которыми их создали. Слушайте меня, люди!

– Бейте его! – приказал Кентукки, и избиение началось.

– Требуйте прививок для своих детей! – кричал Траффорд, уклоняясь от ударов. – Вы слышите меня, люди? Требуйте, чтобы вашим детям делали прививки!

– Нельзя идти против воли Бога-и-Любви! – воскликнул Кентукки.

– Бог, который убивает детей, желая наказать родителей, не стоит того, чтобы ему поклонялись!

В этот момент, слабея под градом ударов, Траффорд заметил, что звук его голоса изменился, и понял, что ему отключили микрофон. Он услышал, как главный исповедник завопил: «Колдун и еретик! Бейте его, бейте сильнее!» Но прежде чем сознание покинуло Траффорда, ему показалось, будто толпа на мгновение затихла – словно в ней нашлись люди, каким-то чудом сумевшие понять смысл его отчаянного призыва.

Придя в себя, он обнаружил, что его вернули в камеру. Понять это ему удалось не сразу, потому что веки у него склеились от крови, ребра, похоже, были сломаны в нескольких местах, а все мышцы так измочалены, что он не мог пошевелиться.

И все-таки, лежа на полу без движения, страдая от невыносимой боли, зная, что вскоре его ждет неминуемая мучительная смерть, Траффорд чувствовал своего рода удовлетворение.

В каком-то смысле он победил. Он заявил свой протест. Он высказался, произнес две-три правдивые фразы в мире, где правда находилась вне закона. Мало того: он сделал это посреди стадиона Уэмбли, на Фестивале Веры! Четверть миллиона людей слышала его напрямую, и еще многие миллионы должны были услышать в эфире. Храм позаботился о том, чтобы сделать его выступление важнейшим общественным событием, и он воспользовался этим как нельзя лучше. Такое еще никогда никому не удавалось. Никто никогда не говорил правды на Уэмбли, и вряд ли это когда-нибудь произойдет опять. В стране, где каждый гордился тем, что он «личность», хотя на самом деле был лишь одним из гигантского стада баранов, он, Траффорд, сумел доказать свою уникальность. И кто знает, возможно, кто-нибудь прислушался к его словам. Возможно, кто-то в этой громадной толпе понял, что в них есть смысл, и задумался над ними. Даже если Траффорд заронил одно-единственное семечко сомнения в одну-единственную голову, можно считать, что его усилия не пропали даром. Он взял верх в борьбе с Храмом. Разве кто-нибудь другой может похвастаться тем же?