Интервью сына века - Фредерик Бегбедер

— „Ты все еще дружишь с Мишелем Уэльбеком? Если да, то почему? Если нет, то почему?“

— Разумеется, дружу и недавно ужинал с ним и Игги Попом[316] в „Монпарнасском меридиане“. Это был ужин в духе сюрреалистического рок-н-ролла. Уэльбек мне нравится как писатель, мне нравятся его книги, весело разрушающие мир. И как человек он мне нравится — страшно одинокий, трогательный, забавный. Я уважаю его, я им восхищаюсь, я совершенно не понимаю, за что его можно критиковать. Я считаю, что всякий, у кого есть голова на плечах, не может не любить Мишеля Уэльбека.

— „Если применить к твоей книге лакановский подход[317], то начинаешь понимать, что арест оказал на тебя терапевтическое воздействие. Это напомнило тебе Закон (Отца): делай то-то, не делай того-то. Не говоря уже о том, что в результате ты написал книгу“.

— Что меня больше всего озадачивает во „Французском романе“ — это что я хотел описать тяготы содержания под арестом, а вместо этого показал, насколько полезна такая пытка.

— „Какой женский образ (актриса, манекенщица) вас преследует? И мужской образ?“

— Они еженедельно меняются, и я помещаю их в журнале „Вуаси“ под рубрикой „Лица недели“. Что касается женщин, на этой неделе я колеблюсь между Хизер Грэм в „Very Bad Trip“ („Самое ужасное путешествие“) и Меган Фокс в „Трансформере-2“. И мне бы страшно хотелось прошвырнуться по ночным клубам Лас-Вегаса вместе с Джорджем Клуни или Джастином Тимберлейком.

— „Это правда, что вы пересдаете на права? Не слишком приятно очутиться на одной скамье с двадцатилетними?“

— Во-первых, с тех пор, как поменяли правила, всем приходится время от времени пересдавать теорию. Во-вторых, я все равно по жизни якшаюсь с двадцатилетками!

— „Ваша честолюбивая мечта стать Жаном д’Ормессоном не кажется ли вам немного устаревшей после того, как Жюльен Доре выступил в составе группы, носящей название „Жан д’Ормессон Диско Суицид““?»

— А, наплевать! Теперь я хочу быть Патриком Модиано.

Небо — небесно-голубое. Деревья — кубические. Воздух — жарко-влажный. В связи с публикацией во Франции (издательством «Роббер Лаффон») нового романа Брета Истона Эллиса «Императорские апартаменты», где двадцать пять лет спустя вновь появляются герои его первого романа «Меньше, чем ноль», мы навестили автора в его изысканно обустроенной голливудской квартире. Никакого секрета тут нет: Эллис сам дает этот адрес в своей последней книге. «Дохени Плаза», где живет антигерой Клэй, представляет собой буржуазный особняк в стиле ар-деко, с черным швейцаром у дверей и старушками, выгуливающими собачек чихуахуа. Шуршание шин лимузина по сумеречно-тенистому бульвару напоминает шелест волн, накатывающих на забранный в битум пологий берег. Автор «Американского психопата» ласков, медоточив; пьет он только воду, но при этом с толстощекого детского лица не сходит так хорошо всем знакомая пресыщенная и одновременно тревожная улыбка. Америка великолепно приняла его новый роман, а автор — меня.

Ф. Б. Вы один из самых значительных и влиятельных живых авторов. Одна только неприятная деталь: в Америке ваша слава не столь ослепительна, как в Европе. Вас это не возмущает?

Б. И. Э. Нет. Более того, я считаю, что меня отлично принимают в Америке. Так или иначе, мы пишем не для того, чтобы нас принимали. Мы пишем потому, что нам этого хочется. Нам нет никакого дела до читателя. Например, замысел «Императорских апартаментов» появился в моей голове вместе с вопросом «А где сейчас Клэй, что он делает?» Сначала я сопротивлялся, не хотел писать продолжение. Потом на мгновение все же задумался о читателях, потому что стал придумывать, куда поведу моего героя и что стану с ним делать. И я подумал: «Для многих читателей это будет разочарованием, предательством».

Ф. Б. Ваш друг Джей Макинерни тоже написал продолжение одной из своих книг. В «Красивой жизни» действуют те же персонажи, что и в романе «Уменьшение яркости» (во французской версии «Тридцатник с гаком»), вышедшем в восьмидесятые годы. Почему вы так долго отказывались от этой идеи?

Б. И. Э. У нас в Соединенных Штатах мою книгу «Меньше, чем ноль» расценивают как упражнение в стиле восьмидесятых годов. Очень ностальгическое, прямо сентиментальное восприятие.

Ф. Б. Для меня это как если бы вы с Джеем разделили Америку пополам. И Джей сказал бы: «Я беру себе Нью-Йорк, а ты забирай Лос-Анджелес». Ставили вы себе целью с вашей последней книгой быть лос-анджелесским писателем?

Б. И. Э. Нет, в «Императорских апартаментах» речь не только о Лос-Анджелесе. Действие и в самом деле происходит там, но главное, о чем говорит книга, — это надежда.

Ф. Б. Среди действующих лиц есть некая Рейн Тернер, молодая особа, которая стремится стать актрисой…

Б. И. Э. Да, роковая женщина, сошедшая со страниц романов Чандлера, которого я читал, пока работал над этой книгой. Но знаете, все могло бы происходить и в какой-нибудь фирме, с амбициозной секретаршей, ищущей работу, которой ее босс говорит: «Вы даете мне, чего я хочу, а я пытаюсь найти для вас то, что хотите вы».

Ф. Б. Когда-то вы жили между Нью-Йорком и Лос-Анджелесом. А теперь превратились в стопроцентного калифорнийца?

Б. И. Э. Вот уже четыре года, как я не был в Нью-Йорке, хотя у меня там осталась квартира. И все же из Нью-Йорка я уехал окончательно. Нью-Йорк является частью империи, там живут одни богачи. Лос-Анджелес совсем другой. Мне он кажется городом будущего.

Ф. Б. Может, вам нью-йоркский стиль жизни был в тягость — тяжелый и мрачный, как вы описываете его в «Американском психопате»? И вы боитесь сойти с ума, как Патрик Бэйтман?

Б. И. Э. Я думаю, для некоторых людей нью-йоркский воздух очень даже полезен. Все зависит от того, на каком этапе собственной жизни вы находитесь. Знаете ли, долгое время я отказывался признавать, что «Американский психопат» — это про меня. Но по сути Патрик Бэйтман — это я.

Ф. Б. Ну наконец-то! Многие поклонники вашего «Психопата» были недовольны, когда вы стали извиняться за все те карнальности, что там понаписали. Вы объясняли людям, которые хотели вас убить, что вы не Патрик Бэйтман… Сегодня вы признаете, что любите этого монстра?

Б. И. Э. В некотором смысле он мой двойник. Я не собирался превращать роман в обвинительную речь против Уолл-стрит и яппи-культуры. Я писал о своем одиночестве, своем психозе. О своей вечной неудовлетворенности. Я работал над романом три года.