Заговор графа Милорадовича - Владимир Брюханов

Цесаревич поведал соратникам всю эпопею решения вопроса о престолонаследии, завершившуюся, как он ошибочно считал, письмом императора от 2 февраля 1822 года. Затем он высказал свое безоговорочное решение отказаться от престола, о чем и намеревался уведомить царицу-мать, будущего царя Николая Павловича и штаб Александра в Таганроге.

Ночь ушла на составление писем в Петербург и Таганрог, затем их начисто переписали, и под вечер 26 ноября с письмами в столицу самолично выехал Михаил Павлович.

Константин Павлович декларировал четкий отказ от трона — со ссылкой на разрешение принять самостоятельное решение, выданное ему императором Александром 2 февраля 1822 года. Еще, как мы помним, Константин просил младшего брата оставить ему титул цесаревича. К самому Николаю в этом же письме Константин обращался: Ваше величество. Свое послание Константин просил принять как присягу новому царю.

Согласно законам Российской империи, Николаю Павловичу необходимо было теперь объединить содержание всех документов, включая свежее послание Константина, в собственном Манифесте, провозглашающем вступление на престол и объявляющем о принесении присяги; затем должен был последовать соответствующий указ Сената, а уже позже — официальная коронация в Москве.

Таким образом, Константин Павлович, продолжавший воображать, что ему по-прежнему принадлежит право распоряжаться судьбой российского престола, распорядиться именно так, как этого требовал (или настойчиво просил) покойный Александр. Как видим, это далось Константину не без тяжкой внутренней борьбы — тем благороднее его решение!

Но независимо от этого в столице развернулись совершенно невероятные события.

Решающее сообщение о смертельной опасности болезни царя дошло до Петербурга, как упоминалось, 25 ноября: все члены царской фамилии, зафиксировавшие происходившее в своих личных дневниках и воспоминаниях, сходятся на этой дате.

Еще раньше, начиная с самого первого момента поступления сведений о болезни императора, ничего об этом официально не публиковалось — так распорядился военный генерал-губернатор С.-Петербурга граф М.А.Милорадович. И впредь, вплоть до утра 14 декабря, публика и пресса держались Милорадовичем на голодном пайке — он самолично контролировал распространение сведений о событиях в царском семействе.

Объяснение столь странной ситуации императрицей-матерью Марией Федоровной звучит невразумительно. В ее дневниковой записи за 24 ноября необходимость такого решения обоснована ссылкой на приведенный нами выше фрагмент письма из Таганрога П.М.Волконского к Нессельроде от 12 ноября. Что именно в этом тексте наводит на необходимость секретности, и вообще почему письмо свитского генерала к руководителю Министерства иностранных дел может служить основанием для такого официального общеполитического, а главное — внутриполитического режима ограничения гласности, совершенно непонятно! Остается подозревать, что столь хитроумное разъяснение принадлежит самому Милорадовичу, самым плотным образом опекавшему в эти дни великого князя Николая Павловича и его мать.

Вот как это выглядело 25 ноября.

Дневник Марии Федоровны: «Утро прошло без известий. К нам приходил граф Милорадович; он старался меня ободрить, но сердце мое сжималось в смертельной тоске и тревоге. У меня обедали мои дети; в 8 часов вечера во дворец приехал почт-директор Булгаков, чтобы повидать Вилламова и передать ему письмо от ген[ерала] Дибича; тем временем граф Милорадович поспешил к Николаю, который был у себя. /…/ Я /…/ прочла это ошеломляющее письмо Дибича, в котором он писал, что считает своим долгом сообщить сведения о состоянии здоровья государя от 15 ноября; /…/ врачи, не теряя еще окончательно надежды, все же не скрывают того, что состояние государя является крайне опасным; Дибич дал распоряжение Потапову ежедневно отправлять отсюда курьеров; точно так же будут прибывать курьеры и оттуда.

Подобные же письма были на имя гр[афа] Милорадовича, князя [П.В.] Лопухина и ген[ерала] Воинова; от Виллье не было никакого бюллетеня».

Отметим, что здесь нет никакого упоминания о причащении и исповеди — едва ли об этом забыли упомянуть Мария Федоровна и остальные получатели; очевидно, эти акты состоялись позже отправки писем от 15 ноября.

Тем временем в данном тексте означает только то, что Милорадович, получив свои письма (немного раньше, чем к Вилламову приехал Булгаков, что в данном случае не составляет ничего подозрительного), немедленно поспешил к Николаю.

О том, что происходило там и затем, рассказывает М.А.Корф (в оригинале — некоторые фразы по-французски): «25 ноября, вечером, великий князь Николай Павлович играл в Аничкином доме с своими детьми, у которых были гости. Вдруг, часов в 6, докладывают что приехал с. — петербургский военный генерал-губернатор граф Милорадович. Великий князь вышел в приемную. Милорадович ходил по ней скорыми шагами, весь в слезах и с платком в руке. «Что это, Михайло Андреевич? Что случилось?» — /…/ старый воин, взрыдав, подал письма от князя [П.М.]Волконского и барона Дибича: «Император умирает, — прибавил он, — остается только слабая надежда» — У Николая Павловича подкосились ноги. /…/ Первая мысль сына обратилась к матери; но пока он обдумывал как бы с возможной осторожностью передать ей ужасную весть, все было уже объявлено императрицеприближенным ее секретарем Вилламовым, к которому также были письма из Таганрога. В ту минуту, как великий князь, рассказав о полученном известии своей супруге, готовился ехать к родительнице, она сама прислала за ним из Зимнего дворца. Великий князь нашел ее в том смертельном встревожении, которого боялся. Состояние императрицы было до того ужасно, что нежный сын не решился ее покинуть и остался на всю ночь близ ее опочивальни».

Вот как описывает последний отрезок времени Мария Федоровна: «Ко мне прибежали Николай и Александрина [т. е. Александра Федоровна — жена Николая], также пришел граф Милорадович. Этот ужасный вечер был предвестником страшного утра 27-го; я не в состоянии его передать. Николай хотел быть около меня и оставался во дворце. Я провела ночь в моем кабинете, на диване, ожидая и в то же время страшась получения известий; ужасный отдых!», — хотя, как очевидно, данная запись сделана позже 27 ноября, но нет оснований ей не доверять.

Иное дело, как Корф излагает происходившее вслед за тем, что императрица Мария Федоровна удалилась в свой кабинет, а Александра Федоровна также отправилась куда-то ночевать (вероятно — к себе в Аничков дворец): Николай Павлович остался на всю ночь близ опочивальни матери «с адъютантом своим и товарищем молодости, Владимиром Федоровичем Адлербергом. Разговор их сосредоточился естественно на полученной из Таганрога вести и великий князь, между прочим, сказал: «Если Бог определит испытать нас величайшим из несчастий, кончиной государя, то, по первому известию, надобно будет тотчас, не теряя ни минуты, присягать брату Константину». Ночью императрица часто призывала к себе сына, ища утешений, которых он не в силах был ей подать. Под утро [уже 26 ноября], часов в 7, приехал фельдъегерь с известием о перемене к лучшему и с письмом от императрицы Елисаветы Алексеевны. «Ему заметно лучше, — писала она, — но он очень слаб»» — последнюю цитату мы уже приводили.