Загадки истории - Эдвард Радзинский

Император обвел глазами каюту. Я уже писал про эту странность его взгляда. В нем – недоумение. Он живет там и когда возвращается из воспоминаний, часто в первое мгновение не может понять, где он находится. А поняв, начинает оценивать продиктованное.

Император усмехнулся.

– Да, вы правы. Я хочу вымарать все про графиню Валевскую. – И продолжил диктовку: – Но пора было прощаться с дворцом. И тут я с изумлением понял, что совершенно его не знаю... не было времени разглядывать – я слишком торопился жить. И теперь е любопытством, будто впервые, рассматривал комнату, где сидел... которую теперь будут называть«комнатой отречения»... Маленький трон с моим вензелем, розовый штоф на стенах... Напоследок я прошелся по роскошным залам – особенно меня поразили великолепные камины.

Я стал спускаться во двор, называвшийся (кажется, со времен Генриха Четвертого) «Двор Белого коня». И вдруг понял, что пологая лестница, по которой я шел, расходится в обе стороны, повторяя форму подковы. И только сейчас сообразил – в старину по ней во дворец въезжали на конях...

Во дворе выстроилась Старая гвардия. Барабаны били «поход». Я медленно спускался по лестнице-подкове и думал: что я им скажу? Им и истории... Я был в зеленом мундире, походном сером сюртуке и треуголке – таким они знали меня в дни нашей славы.

И я сказал им: «Двадцать лет мы шли вместе по дороге чести и славы. Союзники подняли против меня всю Европу... и часть моей армии изменила долгу. Да и сама Франция захотела иной судьбы. И вот я ухожу... но вы остаетесь. Если я решился продолжать свою жизнь, то только для того, чтобы поведать миру о ваших подвигах! Как бы я хотел прижать к сердцу, расцеловать на прощание всех вас... Позвольте мне, по крайней мере, поцеловать наше знамя. Прощайте, боевые друзья! Прощайте, дети мои!»

И я поцеловал край знамени моей гвардии. Они плакали, боялся заплакать и я... Я смог только добавить: «Служите Франции. И оставайтесь всегда храбрыми... и добрыми».

Уже из окна кареты я обернулся назад– на лестницу-подкову, на«Двор Белого коня». Теперь он навсегда станет «Двором Прощания»...

Все было кончено. Все здесь уже принадлежало Истории!

На этой фразе император отпустил меня на покой.

Последняя диктовка меня странно взволновала. Я долго не мог заснуть... А заснув, уже через час проснулся от яростного шума волн. Посреди ночи разыгралась буря. Огромный корабль плясал в гигантских волнах. Я подумал: неужели это конец... о котором он столько мечтал? Но на рассвете все стихло так же внезапно, как началось.

Утром я принес ему переписанное. Он спросил:

– Испугались ночью?

Я вынужден был кивнуть.

– Впредь не бойтесь. Мы оба обречены жить до тех пор, пока не свершим задуманное... Только после этого... – Он засмеялся. – Только тогда нас освободит Господь... В молодости я был совершенным вольтерьянцем, но теперь все больше убеждаюсь в Его присутствии... Ладно, продолжим...

Итак, мы уехали. Дворец исчез за поворотом. По пути во Фрежюс я сумел убедиться в «постоянстве народной любви». «Смерть тирану!» – вот что я слышал теперь из окна кареты вместо привычного «да здравствует император!». На первой же остановке сопровождавшие нас представители союзников убедили меня снять свой слишком знаменитый мундир. И мундир моих побед я сменил на платье жалкого беглеца, страшившегося собственного народа. Народа, которому я дал бессмертную славу... Из окна кареты я видел, как сжигали мое чучело, обмазанное дерьмом... все это надо было вынести... Я знаю, я все это уже говорил. Но я готов сто раз повторить этот рассказ о народной благодарности! Одно только радовало: я не увидел, как столько раз битые мною пруссаки и русские маршировали по парижским бульварам. Господь избавил меня от этого...

После диктовки император предложил прогуляться. Мы вышли на палубу. Стояла жаркая ночь, и звезды (совсем иные, чем у нас, очень крупные)низко сияли в небе, в темноте дышал океан... Расхаживая взад и вперед по палубе, император долго молчал, а потом вдруг спросил меня:

– Но вы, Лас-Каз, кажется, были тогда в Париже? И что же там творилось?

Я колебался.

– Нет-нет, говорите правду, мне следует наконец, ее узнать. Тем более что я слышал много лжи обо всем этом.

И я рассказал императору, как русские гвардейцы шести футов росту шествовали по улицам, окруженные толпой парижских сорванцов, которые передразнивали каждое их движение. Победителей можно было принять за побежденных – так застенчиво (даже испуганно) они держались в столице мира. Особенно скромен был русский царь.

– Да, эта хитрая бестия не посмел поселиться в моем дворце. Робел«как римлянин среди афинян». Говорят, ходил по Парижу без всякой свиты, пешком, постоянно восхищаясь увиденным...

– Да, он был как-то величественно печален: дескать, пришлось ему против воли участвовать в унижении великого народа. Он сказал несколько удачных фраз, которые разлетелись по Парижу.

– Уверен, сочиненных ему Талейраном. Например?

– Его угодливо спросили: «Почему вы столько медлили? Почему раньше не пришли в Париж, где вас так ждали?» А он ответил: «Меня задержало великое мужество французов». Бурбоны предложили ему изменить название Аустерлицкого моста, как «пробуждавшее печальные воспоминания».Но он отказался, не захотел быть смешным.

На самом деле царь ответил очень удачно: «Зачем? Достаточно того, что я и моя армия прошли по этому мосту». Император слушал меня так ревниво, что я решил пощадить его и не сказал главного: тогда в Париже буквально все были влюблены в обворожительного и столь деликатного русского царя

– Талейран! Уверен! Его стиль! А «брат Александр» – всего лишь лукавый женственный византиец. Говорят, когда он увидел Вандомскую колонну, то сказал, глядя на мою статую: «Если бы я забрался так высоко, у меня закружилась бы голова». Хитрец прав – никому из них так высоко не забраться. Античные времена великих героев, потрясавших Вселенную, воскресли с Наполеоном и умрут вместе с ним!

А теперь идите спать. Завтра мы запишем мою историю на Эльбе.

Я оставил его стоящим на палубе у пушки. Скрестив руки на груди -любимая поза! – император смотрел на звезды.

Утром он продолжил диктовку:

– Я высадился на Эльбе в тот самый день, когда ничтожный Бурбон въезжал в Париж. Эльба... конечно же, это была издевка Меттерниха. Меня, мечтавшего о Вселенной, наделили владением размером с королевство Санчо Пансы! Но я ничем не выказал разочарования. Только отметил: «Следует признаться, сей остров уж очень мал».

Приехали мать и сестра Полина. Матери на острове очень понравилось. Там были пейзажи нашей Корсики – те же горы, селения, утопающие в зелени, виноградники взбираются на холмы. И тот же климат – ветер с моря, пылающее солнце и лазурное небо. Да и я пережил здесь возвращение в прошлое: знакомая с детства картина – мать, спешащая к мессе. Я смотрел на нее из окна домика, который именовали моим дворцом. И видел, как она теряется среди одинаковых черных платков, которые надевают в храм женщины на Корсике и на Эльбе.