Мартин Заландер - Готфрид Келлер

Лицо бедного старика, кажется, осунулось еще больше, когда он сказал, глядя в сторону, на грани слез:

— Так оно и есть, я начинаю понимать!

Он замер в печальной задумчивости, как человек, который пытается распрощаться с необходимым ему словом или представлением, а немного погодя сказал:

— В начале этой истории мы с женой всё думали-гадали, откуда мальчики унаследовали эту скверность. Мы, конечно, люди простые и дальше дедов и их времени ничего не помним; про то, что отстоит дальше, нам известно так же мало, как про язычников, от коих мы все происходим. Однако ежели во времена моего прадеда, к примеру, что случилось или кого наказали, то отец мой про это знал и говорил, потому как часто рассказывал про своих деда и бабку. И с женою моей так же. Только про одного из дедовых братьев она смутно помнила, будто он украл бочонок яблочного сидра, причем из милосердия: безалаберный возчик оставил его на солнцепеке, а сам сидел себе в холодке трактира. За это его, в смысле двоюродного деда, упрятали в башню.

— Да уж, это совершенно не в счет, — улыбнулась г-жа Мария, хотя старик рассказывал вполне серьезно. Она встала, собираясь уходить. Папаша Якоб чуть помедлил, потом робко сказал, что сердце ему гнетет кое-что еще. И на ее просьбу рассказать продолжил:

— Я вот думаю, семейным обстоятельствам наших сыновей теперь тоже конец. Жена моя знать об этом не желала, еще когда могла и любила поговорить, до бегства второго сынка. Но я могу и должен одобрить, коли молодые женщины теперь подадут на развод. Не знаю, возможно ли что другое, особенно после того, что услыхал про письма, написанные сыновьями. В моей беде меня бы вдвойне угнетало, кабы привелось видеть, как моя кровь вдобавок обременяет нечестием порядочную семью. Нет, не думайте, госпожа Заландер, что я обижусь на этакий шаг и не почту его совершенно справедливым! Я не мог вам этого не сказать и прошу вас не держать обиду на нас с женой за все дурное, что вам довелось и еще доведется пережить из-за нас.

Мария Заландер протянула ему руку.

— В общем все так и есть, как вы предполагаете, — сказала она. — Наши дочери должны расстаться со злополучными мужьями; им пришлось вытерпеть много больше, нежели вам известно, притом обе молчали. И всю жизнь нести на своих плечах еще и то, что будет теперь, они не настроены, да и мы такого не допустим. Но от имени моих близких я благодарю вас за столь благородное отношение и уверяю вас, что мы, сознавая, сколь большую ошибку совершили и наши дочери, сохраним добрую память о вас и вашей достойной супруге и, коль скоро возникнет нужда, охотно окажем вам дружескую услугу. Нынче там, у постели, и здесь, в этой комнате, я во многом смогла разобраться глубже! Прощайте и да поможет вам Бог!

Со слезами на глазах она еще раз подала Якобу руку, которую тот пожал своею дрожащей рукой. Но ответить ничего не сумел, непривычная разговорчивость вдруг снова иссякла.

В задумчивости г-жа Заландер пошла прочь; размышляла она о том, сколь по-разному при всей печальности распределилась судьба меж двумя семьями, хотя с учетом своего в ту пору более зрелого возраста дочери все-таки больше виноваты в легкомысленных браках. И кто знает, уж не от женитьбы ли на богачках у опрометчивых нотариусов как раз и возникло желание разбогатеть самим. Потом ей вспомнились грустные рассуждения стариков и украденный кем-то из предков бочонок сидра.

«Бедолагам только и не хватало доискиваться, — думала она, — от кого достались по наследству беды — от отцовских предков или от материнских, — которые произрастают сейчас на их земле! Об этом я Мартину ничего не скажу, не то ведь тоже примется копать и добавит к своим педагогическим запросам еще один, о теории естественного отбора применительно к нравственному воспитанию народа или как уж он его назовет! И видит Бог, трогательный поступок потерявших надежду родителей будет со временем раздут до этакого гомункулуса!»

Тут Мария рассуждала не по науке; но ее это не заботило, и про бочонок сидра она умолчала.

Через два дня после получения письма от Юлиана газетная телеграмма сообщила о его аресте в Лиссабоне, где он спокойно разгуливал, имея при себе вполне достаточно денег.

Еще через восемь дней его доставили в Мюнстербург, самым суровым образом, с тисками на пальцах, потому что по дороге он пытался бежать. Вскоре его процесс догнал Исидоров, ведь махинации Исидора требовали более сложных и долгих разбирательств, нежели забавно-простенькие гешефты Юлиана.

Наконец обвинительные акты были написаны, а так как братья уже не отрицали ни одного из реально совершенных ими проступков, Верховный суд кантона мог бы вынести решение по обоим делам, если бы в каждом из оных не осталось кой-каких мошенничеств, каковых ни тот ни другой обвиняемый не признавал и каковые покамест прояснить не удалось. Лишь буквально в последнюю минуту напали на след пособника, к услугам которого, совершенно независимо друг от друга, временами прибегали оба Вайделиха, никак не думая, что этот человек догадается о рискованном характере поручений. Но ввиду странноватого поведения братьев и многочисленности означенных поручений тот вскоре смекнул, что к чему, или, по крайней мере, нагло утверждал, будто он их раскусил, и за их счет, но в свой карман совершил целый ряд умеренных добавлений или вычетов, смотря по обстоятельствам платежей или закупок. Этот второстепенный прихлебатель был в итоге заключен в тюрьму, допрошен, подвергнут очным ставкам и фактически уличен. Однако он все отрицал, и все три дела пришлось передать в суд присяжных и рассматривать в совокупности.

Таким образом, злополучные братья и их родственники не убереглись от самого скверного, сиречь от публичного спектакля, ведь в назначенный день перед зданием суда и в окрестных трактирах спозаранку собралось множество народу. Посреди беспокойно волнующейся толпы они сидели на скамье подсудимых как на островке посреди моря. Но на сей раз не могли, как в Большом совете, пойти к столу и написать письма, а вместо услужливого посыльного за спиною у каждого стоял полицейский.

На другом островке сидела кучка присяжных, простые люди, коим выпало по жребию приехать сюда с разных концов кантона, вместе со старшиною, каковым они сами в спешке назначили того, кого в силу общественного его положения считали самым ловким.

На возвышении, словно на скале, расположились судьи. Количество вызванных свидетелей оказалось столь велико, что в зал их приводили лишь небольшими группами, и каждый раз обвиняемые рассматривали их робким взглядом. Все это были хорошо знакомые им крестьяне, которых они бы совершенно разорили, не вмешайся государство и его налоговые органы. Явилась и большая компания финансистов, каковые рассчитывали стребовать изрядный кус совокупного ущерба, превышающего полмиллиона.

Заседание продолжалось почти до вечера, но состояло главным образом из зачитывания пространных обвинительных актов и установления всех отдельных пунктов, а не из длинных речей общественных обвинителей и защитников, ибо не оспоривалось более ничего, кроме частей, где нагнал туману прихлебатель. Однако сей побочный процесс завершился сам собою и даже послужил для проверки вычислений — теперь все сошлось, до последнего франка. Исидоров защитник даже использовал сей повод, чтобы выставить братьев Вайделих этакими поборниками порядка, которых обманщик, сиречь доверенное лицо, привел на грань погибели. Услышав это, один из обвинителей поинтересовался, уж не требует ли он для обвиняемых еще и гражданского венца. Хорошо хоть, государство не совсем в одиночку будет расхлебывать эту кашу, иначе, глядишь, колоссальное кровопускание представят как прикладную общественно-политическую штудию, пусть и несколько далеко идущую, однако подлежащую уважительному и мягкому рассмотрению, каковое приличествует жертвам коллективных проблем.