Сердце зверя - Татьяна Корсакова

В седле Софья держалась неплохо, в том была заслуга еще одного приятеля отца. Лошадку она выбрала самую спокойную, покладистую, посадила перед собой сияющего от предстоящей прогулки Ильку, легонько тронула пятками лошадиные бока. Кататься они решили подальше от дома, для этого направились вглубь острова, через луг к небольшому сосновому лесу. Софья планировала пересечь остров и, спустившись к воде, обогнуть его по периметру, а потом вернуться к конюшне. Лошадку они с Илькой не торопили, позволяли той скакать неспешной, игривой рысью, иногда останавливаться, чтобы сорвать травинку. До леса добрались довольно быстро. Стражевой Камень хоть и выглядел очень большим, но для конной прогулки расстояния тут были незначительные. В лесу Софья оказалась в первый раз, в этой дикой, лишенной человеческого внимания части острова раньше бывать ей не доводилось. Мощные кроны деревьев укрыли их с Илькой от солнца, терпко запахло смолой.

Лошадка забеспокоилась, когда они почти выехали из леса, впереди уже маячил обрывистый берег, и Софья подумала, что дорогу выбрала неудачную, к воде здесь спуститься не выйдет, придется искать более пологий спуск, и было бы лучше спешиться… Подумать подумала, но осуществить задуманное не успела: лошадка, до этого смирная, вдруг испуганно заржала и встала на дыбы. В седле Софья удержалась лишь чудом и чудом же удержала от падения Ильку. Вот только на большее ее не хватило – лошадь понесла. Она летела, не разбирая дороги, взбрыкивая задними ногами, всхрапывая, в одночасье обезумев.

– Илька, держись!

Софья натянула удила, пытаясь остановить эту сумасшедшую скачку. Безуспешно! Стремительно и неминуемо они неслись к обрыву, и уже ничто – сейчас, на самом краю, она осознавала это особенно ясно – не могло их спасти. Не нашелся бы смельчак, рискнувший стать на пути у обезумевшей лошади. Илька вцепился в лошадиную гриву, закричал отчаянно и громко. Бедный мальчик… Софья тоже закричала, но не от страха, а от отчаяния, и упустила момент, когда наперерез им метнулась стремительная тень, через мгновение превратившаяся во всадника на рослом вороном жеребце. А еще через мгновение всадник схватил их лошадь за повод, потянул. Софья видела, как вздулись жилы на его загорелых руках, услышала, как жалобно заржала, а потом и вовсе захрапела лошадь. Они мчались так, бок о бок, еще несколько мгновений, но дикая их скачка замедлялась с каждым шагом, по крутой дуге уходила от обрыва. Наконец лошадь подчинилась, встала, словно вкопанная, и Соня с Илькой едва не вылетели из седла. Удержались лишь чудом. Впрочем, чем еще, кроме как чудом, было их спасение!

А всадник уже спрыгнул на землю, намотал на кулак повод, словно бы одной только своей человеческой силой мог удержать на месте ошалевшее от страха животное. Оказалось, что мог. И лошадь, подчиняясь, склонила голову, роняя на траву кровавую пену, косясь на человека испуганно и обреченно. Вороной жеребец тоже нервничал, гарцевал поблизости, прядал ушами и скалил крепкие зубы, а человек, казалось, не замечал ничего вокруг.

– Все хорошо, – сказал он севшим, осипшим каким-то голосом. – Софья, все в порядке.

– Рудазов, вы… – Она прижимала к себе Ильку, пятилась подальше и от лошади, к которой у нее не осталось доверия, и от Рудазова, который в этот самый момент был на себя непохож: столько ярости, столько огня сверкало в его взгляде, а вздувшиеся вены теперь змеились не только по рукам, но и по шее, пульсировали на лбу и висках. Ярость эту и силищу чувствовала не только она, но и лошади. Чувствовали и боялись. Софья тоже боялась этого нового, незнакомого ей Рудазова. Рука уже сама собой нащупала под амазонкой нож с костяной рукоятью, таким жутким, таким нереальным было это чувство. Словно бы в жаркий летний день под сенью леса она повстречалась не со старым знакомцем, с которым совсем недавно делила постель, а с неживой албасты… – Рудазов, что с вами?..

Он не ответил, рухнул на землю едва ли не под копыта гарцующих лошадей, сжал виски руками, закричал криком, который больше походил на звериный рык. В этом крике-рыке было столько боли, что Софья вмиг забыла о собственном страхе, схватила Ильку за плечи, велела стоять смирно, а сама бросилась к Рудазову. Лошади, почувствовав волю, тут же сорвались в галоп, скрылись в тени леса.

Рудазов лежал неподвижно, больше не кричал, но в этом его молчании, в неподвижности было что-то еще более страшное, чем в крике.

– Рудазов! – Софья упала перед ним на колени, схватила за жилистые запястья, пытаясь разжать его руки. – Рудазов, что с вами?

А он отворачивался, она слышала, как скрежещут его зубы, видела, как сводит судорогой, выворачивает его пальцы.

– Уходите. Немедленно… – не сказал, а прохрипел, перемалывая слова в мелкую крошку.

Куда она могла уйти? Как?! И бросить его одного вот такого – беспомощного, искореженного болью?..

– Дмитрий. Дима… Что я могу…

Он не дал ей договорить, всего лишь дернул плечом, и она отлетела в сторону, больно стукнулась головой о выпирающий из земли корень…

– Уходи! И мальчика уводи! – В полумраке леса ей вдруг почудилось, что глаза его полыхнули холодным серебряным огнем. Конечно, показалось, потому что в тот же момент он зажмурился, а из ноздрей его хлынула кровь.

Всхлипнул Илька, а потом за спиной Сони послышался голос Евдокии:

– Не бойся, Илька. Это всего лишь кровь. А ты, Софья, успокойся, возьми себя в руки.

Не могла она взять себя в руки, потому что видела – Рудазову плохо, смертельно плохо. И в состоянии этом она винила себя. Он спасал их с Илькой от верной гибели, и в нем самом что-то сломалось.

– Что с ним? – спросила она, не оборачиваясь к Евдокии, подползая к Рудазову, снова пытаясь удержать его руки.

– Не знаю. – Возле Рудазова Евдокия оказалась раньше ее, провела полупрозрачной ладонью по его растрепанным, слипшимся от пота волосам, коснулась стекающей по подбородку кровавой дорожки и нахмурилась, а потом спросила: – Нож при тебе?

– Какой нож?..

– Тот, что ты нашла в тайнике. Он с тобой?

– Со мной. – Нож она доставала трясущимися руками. – Вот он.

– Режь, – велела Евдокия.

– Как… режь? Кого?..

– Его. – Евдокия кивнула на извивающегося на земле, скрежещущего зубами Рудазова. – Режь так, чтобы кровь пошла. Лучше рядом с раной.

– Не могу. – Она замотала головой. Дикость какая – резать живого человека! – Зачем?

– Хочешь ему помочь? Тогда режь! И глубоко, не жалей. На нем теперь раны быстро заживать будут.

Она не шутила, эта призрачная женщина. И навредить Рудазову не хотела. Наоборот, она пыталась помочь, пусть даже вот таким диким, нелепым способом. И Софья решилась.

– Дмитрий… – прошептала она Рудазову на самое ухо. – Дима, я тебе сейчас сделаю больно, но потом станет легче. Можно? – Она сама не верила своим словам, а он вдруг поверил, кивнул, соглашаясь.

– Режь! – велела Евдокия. – Больнее, чем есть, ему уже не будет, не бойся.