Тиски - Олег Маловичко

Мы приезжаем, и все уходят в чайхану, а меня ­оставляют на выходе как низшего в группе по иерархии. Я не обижаюсь.

Курю, хотя на самом деле не хочется. Я просто стою, пялюсь по сторонам и выпускаю дым, почти не затянувшись.

Фокстрот с двумя ведрами помоев выходит из зад­ней двери чайханы и несет их к деревянному сортиру. На нем выцветший джинсовый комбинезон, резиновые сапоги и черная бейсболка. Если мир перевернется, так будут выглядеть сезонные русские рабочие на стройках столицы Таджикистана. Худой, глаза в пол, готовность на любую просьбу ответить угодливой улыбкой.

Фокстрот возвращается и, мелко кивая, выслушивает указания от вышедшей на порог забегаловки женщины. Она не таджичка, из местных, судя по вульгарно крашенным в солому волосам и обилию косметики – шлюха.

Фокстрот уходит в сарай, прихватив по дороге вилы.

Я докуриваю сигарету до фильтра и щелчком отшвыриваю в сторону.

Что мне мешает убить его здесь и сейчас?

Ничего. Так легко, весело и радостно вдруг становится, что даже дух захватывает, а внутри все сладко обмирает и проваливается. Как на американских горках, когда тележка с тобой, вцепившимся от страха и восторга в руль руками с побелевшими костяшками пальцев, замерев на мгновение на пике, вдруг обрушивается вниз. Хочется визжать от восторга.

Я захожу в сарай. Фокстрот возит граблями по полу.

Я вынимаю из-за пояса пистолет. «Магнум Дезерт Игл».

Меня передергивает от ощущения неадекватности происходящего.

Теперь я понимаю Пулю, который не смог ударить Гимора. Осознавать силу и не пользоваться ею. Я победил Фокстрота. Его победила жизнь. Я могу в него не стрелять. Пуля бы в него не стрельнул. Потому что милосердие – всегда начало жизни, а месть – всегда конец, какой бы благой она ни казалась.

Фокстрот поворачивается.

– Чего? – говорит он.

– Да так просто, – отвечаю я и поднимаю пистолет. Я хочу увидеть его страх. Насладиться им. Выпить через страх его душу.

– Братик, ты чего? Я тут не при делах, братик, в натуре, не при делах… – мычит Фокс, и я понимаю, как ему страшно, – это пробивается даже через его героиновый тремор.

– На колени, сука, падла, – цежу я, и Фокс по­слушно падает на колени, не сводя с меня щенячьего взгляда.

– Пулю помнишь? – говорю я, и голос мой начинает дрожать.

– Какую пулю, братик? – Его губы трясутся, и он сочится потом от желания угодить мне. – Какую пулю, братик?

– Пуля – друг мой. Я тебя сейчас казню за него.

Когда ты бежишь долго, очень долго, тебе начинает казаться, что кровь превратилась в щелок и печет изнутри, а по горлу словно провели наждаком, и каждый вздох обдирает без того горящие внутренности.

Вернер опирается на меня, и я уже не могу тащить его, мы оба заваливаемся и катимся вниз по склону. У меня нет сил встать, а Вернер поднимается, стоит на коленях, скорчившись, и воет от боли, прижимая раненую руку к животу, выплевывает на землю красный сгусток, плачет, воет:

– Сука… Блядь… Больно как… Пошли, Денис!..

Теперь он, раненый и истекающий кровью, тащит меня дальше. Я опять бегу. Не знаю, называется ли это вторым дыханием, но сейчас у меня ощущение, что бег – мое естественное состояние и в другом я никогда не жил.

– Туда! – кричит Вернер. – Туда, я знаю, где мы!

Это пляж. Работает только летом, обслуживая десяток детских лагерей в пригороде да наезжающих сюда городских, одуревших от жары и грязных пляжей в черте города. Перевернутые старые лодки, хлипкая лодочная станция. Пляж узкой полосой приткнулся к реке. От дороги его отделяет лес.

Когда Игорь доходит до пляжа, силы покидают его. Словно бы истончился и порвался нерв, на котором Игорь бежал последний час. Бежал, хотя не должен был – с простреленным плечом, бедром и оцарапанной пулей рукой.

Я подхватываю его под руку и втаскиваю в станционный сарай.

– Нам… пиздец теперь…

– Игорь, не говори, тебе не надо сейчас.

– После того… что в поселке… нас в розыск всех, завтра же… Ой, сука!!! – воет Игорь и плачет от боли, хватаясь за раненое плечо. – Больно как, больно…

Я рву его сорочку и перетягиваю плечо, мастеря что-то вроде повязки.

Два часа назад, после паники, поднявшейся вслед за неожиданными выстрелами на заднем дворе, воздух с обеих сторон ощетинился стволами, загудел от напряжения, и в тот миг, когда еще была возможность повернуть назад, кто-то принял неверное решение и нажал на курок. Началась стрельба. Я помню Жигу, лежащего в пыли во дворе, – его тело валялось на линии огня, об него спотыкались пули с той и с другой стороны. Уже мертвый Жига продолжал дергаться.

С началом перестрелки я выбежал во двор. Игорь, отстреливаясь, бежал следом. Он толкнул меня на землю и упал сверху, прикрыв собой. Вжав голову в землю, целуясь с пылью, я слышал, как громко бухает над моим ухом вернеровский пистолет. Потом Игорь дернулся, вскрикнул, и его теплая кровь полилась мне на шею. Я думал, его убили, но он был ранен в плечо.

Потом он втащил меня в машину и резко тронул с места. Я лежал на полу, а сверху на меня сыпалась стеклянная крошка от выбитого выстрелами заднего стекла.

Мы отъехали от поселка на несколько километров, и Вернер сказал, что нужно бросить машину. Нас уже наверняка ищут. Скоро в воздух поднимут вертолеты и нас выкупят. Лучшее, что мы можем сделать, – укрыть машину и скрыться на своих двоих. Мы загнали «Кэдди» в лес и забросали ветками. Это не лучший выход, но сверху ее не увидят, а прочесывать лес догадаются к вечеру.

И мы побежали.

А теперь Игорь привалился к деревянной стене, и я пытаюсь перевязать его.

– Денис… – сипит Вернер, – Денис…

– Что?

– Если со мной случится что-то… Тайка на тебе…

– Ерунды не говори.

– Обещай мне.

И я обещаю. Он держит мою руку в окровавленной своей, я ощущаю его дрожь и понимаю, что за год нашего знакомства мы проделали огромный путь, и лежащий сейчас передо мной дрожащий, кашляющий, окровавленный человек – мой самый близкий друг в этом мире, мой отец и товарищ.

– Придешь… в город… возьми тайники и лекарства. Буду ждать. Иди, – хрипит Вернер.

Я поднимаюсь по усаженному редкими деревьями склону. Подняв с земли несколько мокрых листьев, я отираю руки от крови Игоря. Отойдя на приличное расстояние, я извлекаю из кармана мобильный и активирую его.

Дудайтис приезжает через полчаса. Он гнал машину, иначе бы не успел так скоро. Он один.

– Где? – только и спрашивает он.

Я машу рукой в сторону станции.

– Он ранен! – кричу я майору вслед, но он не ­слышит.