Дочь палача и театр смерти - Оливер Петч

Барбара старалась сохранять спокойствие, но ничего не могла поделать с мелкой дрожью, которая неумолимо овладевала ее телом. Она только раз в жизни видела палача из Вайльхайма. Это было на сборе баварских палачей в Нюрнберге, куда отец брал ее вместе с Георгом. Ей тогда было всего девять, и жуткий облик этого рослого человека потом не одну неделю преследовал ее в кошмарах.

Волосы у мастера Ганса были пепельно-белые, при том, что он лет на десять был младше Куизля. Кожа у него тоже была бледная, словно выцветшая штукатурка. Но что действительно придавало ему жуткий вид, так это глаза.

Красные, как у крысы.

«Дьявольские глаза», – пронеслось в голове у Барбары.

Про мастера Ганса ходило множество слухов. Жутких слухов, которые передавались только шепотом и прославили палача на всю Баварию. Некоторые считали его отродьем сатаны, другие говорили, что он рожден отрекшейся ведьмой и поэтому столь безжалостен к еретикам. Он всегда добивался от осужденного признания, в особенности ценили его умение выдергивать ногти. Петли мастер Ганс вязал таким способом, что повешенный невероятно долго выплясывал на веревке – к восторгу зрителей.

Во время казни палач со шляпой в руках обходил толпу. Чем дольше продолжалась пляска, тем больше набиралось крейцеров, геллеров и пфеннигов.

Мастер Ганс прислонился к противоположной стене и смотрел на Барбару, забившуюся в угол, как загнанное животное. Казалось, он прикидывает, до какой меры она сможет вынести боль. Потом губы его вдруг растянулись в тонкой улыбке.

– Ну и в скверное же дело ты ввязалась, – произнес он; голос его звучал мягко и в то же время сипло, напоминал шорох сухой листвы. – Держать у себя колдовские книги! До чего глупо с твоей стороны. – Он печально покачал головой. – С тем же успехом могла бы сразу себя подпалить.

– Вам ведь известно, что эти книги принадлежали моему прадеду Йоргу Абрилю, – ответила Барбара, с трудом сохраняя спокойствие. – Он был палачом, как и вы.

– И, видит бог, лучшим палачом, какие только были на свете. – Мастер Ганс кивнул с почтением. – Я всегда его чтил. В отличие от твоего отца, кстати. Якоб, по-моему, слишком уж мягок. Даже не верится, что он внук Абриля. – Он шутливо погрозил пальцем: – В свое время вызволил из моей пыточной того безобразного парня… Я так и не простил ему этого. Я тогда кучи денег лишился.

Беловолосый палач прошел в угол, опустился на пол рядом с Барбарой и дружески положил руку ей на плечо. Казалось, будто зима вновь напомнила о себе.

– Нравишься ты мне, Барбара, – начал он тихо и сверкнул красными глазами. – Такая ты живая была тогда, в Нюрнберге… Не хотелось бы мне выдергивать тебе ногти один за другим. Скверно это. Но так уж угодно господам. Особенно теперь, когда сестра твоя, прекрасная Магдалена, пропала. Ее со вчерашнего дня не видно в городе, цирюльня заперта… Странно, не правда ли? – Рука плотнее стиснула плечо. – Ты не знаешь, случаем, куда она могла отправиться? Злые языки утверждают, что она решила ударить в спину бургомистра Бюхнера. Хочет нажаловаться Лехнеру в Обераммергау. Так ли это, Барбара? Скажи, так ли это?

– Я… я ничего не знаю, – выдавила девушка. – Вы забыли, что я здесь под стражей. Спросите лучше… Бюхнера. На свободе любому известно больше, чем мне.

– И ты всерьез полагаешь, что сестра бросила тебя в беде? Отправилась куда-нибудь на ярмарку и даже своего сына, ершистого Пауля, оставила у знахарки? – Взгляд мастера Ганса выражал теперь искреннее сожаление. – И что хуже всего, ты, видно, считаешь, что я в это поверю.

Его пальцы вдруг иглами впились в плечо. Тело пронзила резкая, парализующая боль. Барбара тихо вскрикнула. Губы палача почти вплотную приблизились к ее уху.

– Не надо держать меня за дурака, Барбара, – прошептал он. – Где твоя сестра? Бюхнер хочет знать это. Он готов хорошо заплатить. И не успокоится, пока ты не скажешь мне.

– Я… не… знаю… – просипела Барбара со слезами на глазах. Было так больно, что она чуть не взревела как сумасшедшая.

Внезапно боль отступила. Мастер Ганс потрепал ее по плечу и стряхнул несколько грязных соломинок с одежды.

– А жаль. Могла бы избавить себя от ненужных страданий. Но у тебя есть еще время подумать. Совет решил начать допрос лишь завтра утром. Твой отец забрал бо́льшую часть инструментов в Обераммергау. А то, что осталось, в ужасающем состоянии… – Палач покачал головой. – К тискам присохла кровь, «испанские сапоги» заржавели, а угли в жаровне тверже камня. Пришлось послать за своими орудиями.

– Если я сознаюсь, – прошептала Барбара, – меня отпустят?

– Имеешь в виду, если сознаешься в колдовстве и скажешь, где твоя сестра? – Мастер Ганс склонил голову, словно и вправду задумался; потом тихо рассмеялся: – Ах, Барбара, ты же дочь палача как-никак, и тебе известно, что к чему. Ты сгоришь, так или иначе. Но прежде я могу избавить тебя от страданий, более того… – он снова похлопал ее по плечу, – когда дым станет густым, я встану позади тебя, так что никто и не заметит, перекину тонкий шнур вокруг шеи да стяну покрепче. Все произойдет так быстро, ты даже вскрикнуть не успеешь. Ну, что скажешь?

Барбара в ужасе взглянула на мастера Ганса. Тот снова подмигнул ей. Его красные крысиные глаза сверкнули, как после удачной шутки. Он всерьез считал свое предложение жестом человеколюбия.

– Мастер Ганс! – выдавила Барбара.

Палач взглянул на нее в ожидании:

– Да?

– Отправляйтесь к дьяволу и поцелуйте его в зад.

Палач печально рассмеялся:

– Все такая же неукротимая, да? Ты нисколько не изменилась, Барбара.

Он поднялся, отряхнул пыль и грязь с черных штанов и направился к выходу. В дверях еще раз обернулся.

– До завтра, Барбара, – произнес он мягко. – Спи крепко. Тебе понадобятся силы. Много сил.

Дверь захлопнулась, и только теперь девушка тихо заплакала. Как бы ей хотелось, чтобы Магдалена оказалась сейчас рядом! Но здесь, в камере, до нее было так же далеко, как до Луны.

* * *

Под прикрытием густеющих сумерек повозка катила по главной улице Сойена. Из трактиров доносились музыка, смех; сквозь прикрытые ставни пробивались полосы света. Улицы, при свете дня наводненные торговцами, паломниками и извозчиками, теперь словно вымерли. Вот закрыл свою лавку старьевщик, проводил удивленным взором повозку, нагруженную бочками, да так и смотрел, как она удаляется в направлении переправы Эхельсбах, скрывается в сумраке. Непривычно было, чтобы извозчик трогался в путь в такой час.

И было совсем уж в диковинку, чтобы в одной из бочек находилась женщина. Но этого старьевщик не знал.

Магдалена пыталась совладать со страхом, который неумолимо овладевал ею в тесной бочке, перехватывал дыхание. Сердцебиение учащалось, живот сжимался в тугой комок, что-то ворочалось глубоко в утробе.

Только бы не потерять ребенка! О святая Маргарита, покровительница беременных, помоги нам пережить этот кошмар!