Лазоревый грех - Лорел Гамильтон

Джейсон нюхал воздух. Его волчьи глаза встретились с моими,и я знала, что он тоже это понял.

Как вампир она пахла прохладным вечером и свежей водой ислегка — жасмином. Как оборотень она была лишена запаха, потому что ее здесь небыло. Это был посыл, парапсихический посыл. В нем была сила, но он не былреальным, по-настоящему реальным, физически. Не важно, сколько в него вложено силы, —парапсихический посыл имеет ограничения в том, что он может сделать физически.Он может тебя напугать, чтобы ты выбежал в поток машин, но толкнуть не может.Он может вызвать у тебя иллюзию, чтобы ты сделал что велено, но прикоснуться ктебе без физического агента не может. Когда она была вампиром, мой крест и веране подпускали ее ко мне. Как оборотень она не была реальной.

Натэниел в буквальном смысле вполз в ее образ, который всееще витал на уровне моей груди. И он первый сказал:

— У этого нет запаха.

— Оно не настоящее, — ответила я.

Голос Калеба прозвучал на грани рычания такого низкого, чтопочти больно было ушам.

— Я это чувствую. Какая-то большая кошка, как пард, ноне пард.

— А запах ты чуешь? — спросил Джейсон.

Калеб понюхал воздух вдоль моего тела. В другое время я бызаметила ему, чтобы не лез слишком близко к грудям, но не сейчас. Он был такимсерьезным, каким я его еще не видела, и нюхал воздух вдоль груди, почтисталкиваясь лицом с мордой этого создания зла. Потом он остановился, глядя вэти желтые глаза почти в упор, и зашипел, как любой испуганный кот.

— Я не чую, но вижу.

— Видеть еще не значит верить, — сказала я.

— Что это такое? — спросил он.

— Парапсихическая проекция, посыл, — объяснилая. — Вампир не может пробиться мимо креста, так что она попыталась сделатьэто в другой форме, но этот кот не путешествует так хорошо, как... она, чем быона ни была. — Я поглядела в желтые глаза и увидела рычащую на меняогромную пасть. — Ты не пахнешь, ты не настоящая, ты только дурной сон, ау снов нет власти, кроме той, что ты сам им даешь. Я тебе не дам ничего.Вернись туда, откуда ты пришла, вернись во тьму.

И вдруг я увидела темную комнату — не угольно-черную, нобудто освещенную отраженными откуда-то бликами света. В ней стояла кровать подчерным шелковым покрывалом, а под ним лежал силуэт. Комната была странной формы— не квадрат, не круг, почти шестиугольник. И были в ней окна, но я знала, чтоони не выходят в мир. Они выходили во тьму, не рассветающую никогда,неизменную.

Меня тянуло к этой кровати, тянуло, как бывает только вкошмарах. Я не хотела смотреть, но не могла не смотреть, не хотела видеть и немогла не видеть.

Я протянула руку к сияющему черному шелку — я знала, что этошелк, потому что так он отражал свет снизу, далеко снизу из-под окон. Светиграл, и я знала, что это свет пламени. Ничего электрического никогда некасалось этой тьмы.

Мои пальцы задели шелк, и тело под простыней шевельнулось восне, как шевелится спящий, когда видит сон, но не просыпается. В этот миг язнала, что я для нее тоже сон и на самом деле не могу стоять в ее внутреннемсвятилище, что как бы ни было это все реально и живо, я не могу послать себя кней, и потянула простыню. Сны так не поступают. Но еще я знала, что все, чтоона сделала со мной сегодня, было сделано во сне, который длится и длится,длится так долго, что другие ее иногда считают мертвой, надеются, что онамертва, боятся, что она мертва, молятся, чтобы она оказалась мертва, если у нихеще осталась смелость молиться. Кому могут молиться лишенные души?

Вздох пронесся по этой закрытой безвоздушной комнате, и сэтим первым дыханием воздуха донесся шепот, первый звук, услышанный этойкомнатой за многие века.

— Мне.

Я даже не сразу поняла, что это ответ на мой вопрос. Комумогут молиться лишенные души? «Мне», — сказал этот шепот.

Фигура под простыней снова шевельнулась во сне. Непроснулась пока еще, но всплывала из сна, наполняясь сама собой, приближаясь кбодрствованию.

Я отдернула руку от простыни, шагнула прочь от кровати. Я нехотела к ней прикасаться. Меньше всего на свете хотелось мне ее будить. Но таккак я не знала, как попала сюда, я не знала, и как отсюда выбраться. Я никогдаеще не бывала в чьем-то сне, хотя некоторые и обвиняли меня в том, что я — ихкошмар. Как выйти из чужого сна? И снова шепот отдался в комнате:

— Разбудить спящего.

Она снова ответила на мой вопрос. Черт. У меня сталавозникать ужасная мысль: может ли тьма пропасть во сне? Может ли тьма пропастьво тьме? Может ли мать всех кошмаров застрять в стране снов?

— Не застрять, — снова сказал шепот в темноте.

— Тогда что же? — спросила я уже вслух, и тело подпростыней перевернулось полностью, наполняя безмолвие шелестом шелка по телу.Мне сдавило горло несказанными словами, и я выругала себя.

— Ждать, — снова выдохнул окружающий воздух, и этоне был голос.

Я изо всех сил задумалась: чего ждать?

Но не было ответа в этой темной комнате. Однако послышалсяиной шум. Кто-то рядом со мной дышал глубоко и ровно, как во сне. Хотя секундуназад я готова была поклясться, что фигура на кровати не дышит.

Я не хотела быть здесь, когда она сядет, не хотела этоговидеть. Чего ждала она все это время?

На этот раз голос прозвучал с кровати, тот же голос, слабый,давно не использованный, такой хриплый и тихий, что не скажешь, мужской илиженский.

— Чего-нибудь интересного.

При этих словах я наконец ощутила что-то от этого тела. Яготова была ощутить злобу, зло, гнев, но абсолютно не ожидала любопытства.Будто ей было интересно, что я такое, а ей ничего уже не было интересно леттысячу, или две, или три.

Я ощутила запах волка — мускусный, сладковатый, едкий, такойострый, что он будто скользнул по коже. Вдруг у меня на шее оказался крест, иего белое сияние залило комнату. Кажется, лежащее на кровати тело можно былорассмотреть явственно, но я то ли закрыла глаза, не заметив этого, то ли естьвещи, которые нельзя увидеть даже во сне.

Я очнулась в джипе, и надо мной нависли встревоженные лицаНатэниела и Калеба. На водительском сиденье устроился здоровенный волчище, иего длинная морда обнюхивала мое лицо. Протянув руку, я потрогала мягкий густоймех, потом увидела блеск жидкости вокруг сиденья водителя, где перекинулсяДжейсон, — прямо на обивке.

— Иисус, Мария и Иосиф! Перекинуться сзади, в грузовомотсеке, ты уже не мог. Тебе обязательно надо было это сделать на кожаномсиденье. Его же теперь никогда не отскрести!

Джейсон зарычал на меня, и даже не зная волчьего языка, японяла, что он говорит. Что я неблагодарная свинья.

Но гораздо легче было думать о погибшей обивке, чем о томфакте, что я только что была у Матери Всех Вампиров, Матери Всей Тьмы,Изначальной Бездны, ставшей плотью. По воспоминаниям Жан-Клода я знала, что ееназывают Матерью Милостивой, Марме и еще десятками эвфемизмов, чтобы онаказалась доброй и, как бы это сказать, материнской. Но я почувствовала на себеее силу, ее тьму и, наконец, — ее интеллект, холодный и пустой, как всякоезло. Я была ей любопытна, как ученым любопытен новый вид насекомого. Его надонайти, поймать, посадить в банку, хочет оно того или нет. В конце концов, этовсего лишь насекомое.