Саги огненных птиц - Анна Ёрм

но он стоял, не в силах шелохнуться, как молнией поражённый.

– Ситка, отвернись…

– Нет!

Но белая ослепительная вспышка заставила его зажмуриться и спрятать лицо, чтобы не обжечься. Боясь раскалённого жара, он сжался в комок, запоздало убрал руку, и топор выпал из обожжённых пальцев.

Белый огонь погас, но, даже широко раскрыв глаза, Ситрик ничего не видел – лишь тьму, – и вились вокруг дымными кольцами чёрные гибкие твари. Или ему вновь показалось?

Первое, что он смог различить в этой темноте, – чуть тлеющее кострище. Его засыпало серым, мёртвым, без всякого намёка на пламя, пеплом. Только тонкая струйка дыма вливалась в туман и становилась им. Непрерывное биение сердца продолжало звучать в ушах Ситрика.

Он сощурился, смахнул горячие слёзы и тогда заметил движение в пепле. Ритмичное, пульсирующее. Сажа приподнималась и вновь опускалась, и это совпадало со звуком биения. Ситрик подобрал с земли топорик и рукоятью его смахнул пепел. В золе оказалось серо-розовое, вымазанное углём и сажей человеческое сердце. Ситрик застыл над этим сердцем в неведомом страхе. Ему захотелось занести топор и пронзить этот уродливый пульсирующий кусок мяса. Ситрик поднял оружие высоко над сердцем, чтобы убить его. Но не смог.

Пусть это и было колдовство коварного ветте, но сердце было живым.

Он отвернулся, переводя дыхание и успокаиваясь, но звук жизни раздражал. Ситрик зарычал и засыпал сердце пеплом, чтобы хотя бы не видеть его. Биение мгновенно остановилось. Ситрик уставился в кострище, которое вдруг стало белеть, как отгоревшая древесина, а потом раскаляться жёлтым и красным, набирающим силу рассветом. Пепел закружился, складываясь в вихри, образовывая новое тело, по которому потекла раскалённая кровь языков огня.

Тело разрослось и вскинуло вверх угольного цвета кости, обросшие красными и синими потоками пламенных жил, а затем и белыми перьями. Всё это происходило так быстро, что Ситрик старался не моргать, чтобы не пропустить ничего.

Движение прекратилось, и белоснежная до рези в глазах птица восстала перед ним. Кончики её крыльев и хвост кипели, туман растворялся, шипя, рядом с ней. Птица быстро дышала, пробуя новыми лёгкими воздух, а потом, заметив Ситрика, издала обречённый и раздражённый вздох.

– Дурья ты голова! Я же говорил не искать меня утром! – рявкнула птица. – Ты не должен был этого видеть! Ох, ну каков болван!

Ситрик никак не мог успокоить дыхание и теперь, глядя на птицу, начал совсем задыхаться.

– Что ты сделал с Холем? – выплёвывая слова, выдавил он. – Ветте, ты сожрал его? Сжёг?!

– Я и есть Холь, дурень! Просто я сменил облик. С птичьего на человеческий.

– Я… я не верю.

– Ну и не верь! – В голосе слышались знакомые интонации Холя.

Между ними повисло молчание. Птица хорохорилась, яростно тряся головой.

– Это был ты! Там, над оврагом. Ты вытащил меня! – запоздало дошло до Ситрика. Он смотрел во все глаза на белую птицу и никак не мог уложить в голове всё то, что случилось с ним в этом лесу.

– Это был я. – Голос птицы всё ещё был злым. – Человеком мне было легко вытащить тебя из оврага, а потом найти с тобой общий язык. Я не смог бы сделать это, будучи птицей. Я же сказал вчера перед сном, чтобы ты, дурья башка, не искал меня. Мне надо было сменить облик лишь ненадолго, а потом вновь стать человеком, чтобы моё тело перестало стареть. Ты видел вообще меня? Кошмар просто! И так каждый раз, когда я долго не перерождаюсь.

Ситрик ничего не отвечал. Вся речь Холя кашей комкалась у него в голове. Казалось, он не мог понять ни единого слова. Руки била крупная дрожь. Ситрик опустил лицо в ладони и затрясся всем телом. Выгоревший изнутри человек всё мерещился ему перед глазами.

– Тот белый свет позапрошлым утром. Это ты отогнал волков…

– Да, я! – В голосе птицы появилось самодовольство.

Ситрик наконец снова поднял болезненные глаза на белую птицу и долго не моргал, пока её сияющий чистым светом и пламенем облик не отпечатался перед взором навязчивым пятном.

– …А потом прижёг рану, согревал. И разводил огонь… руками!

– Я думал, ты этого не заметишь. – Птица добродушно фыркнула. – Да, я могу без опаски опустить руки в костёр. Я рождаюсь в пламени и им же убиваю себя, сжигаю, когда мне нужно сменить облик. Собственно, это ты и наблюдал, дурень. К несчастью, мне жуть как надоело моё стареющее тело… А тебе не повезло увидеть момент моего развоплощения и перерождения.

– Никак не могу этого понять… Всё ещё кажется, будто ты убил Холя.

– Так я и убил. Хах! Самого себя. – Огненная птица пустилась сбивчиво пояснять. С тем же наставническим тоном Холь рассказывал про всё то колдовство, что творилось в лесу. – Видишь ли, птицей мне быть проще – в такой крошечной голове умещается меньше тревожных мыслей, а направление, наоборот, я чую безошибочно, особенно если требуется отыскать кого-то или что-то. Тут уж человеческое моё нутро почти не справляется с этим. Да и, как сказал я раньше, с человеком тебе самому было удобно. Право, явись к тебе говорящая птица, ты бы решил, что окончательно спятил…

Ситрик не брался точно сказать, сколько разума ещё осталось в его голове.

– Ну а теперь вот спятил, – проворчал он и провёл рукой по волосам. – Доволен?

– Я предупреждал тебя, Ситка!

Ситрик приумолк, пытаясь утрясти в голове всё это. Нападение волков, тролли в ночном лесу, призрак Ингрид, седовласый путник, белая птица…

– Так ты всё ещё Холь? – слабым голосом спросил он.

– Холь, – охотно откликнулась огненная птица. – Я – это я.

Ситрик попытался ещё что-то решить для себя, но плюнул под ноги и поднял на птицу взгляд, полный пугливой злобы.

– Я ненавижу тебя, – негромко произнёс он и повалился на землю, чувствуя, как задыхается. В глазах темнело.

Так он лежал долго, вперив взгляд в густую листву. Холь молчал и чистил перья, шумно перебирая их. Страх постепенно сходил на нет. С полным восходом солнца он и вовсе исчезнет, растворится, как ночной туман, прежде окрасившись рассветной медью и золотом. Теперь же в душе Ситрика росло отвратительное чувство обиды на Холя за пережитый испуг. И чуть менее отвратительное чувство обиды на самого себя. Ситрик вспомнил, что и в самом деле седовласый путник предупреждал о том, чтобы он не искал его утром.