Медвежий угол - Фредрик Бакман

Все закивали. Лит ударил кулаком по столу.

– Мы покажем тем, кто это сделал, им всем, что мы не бросаем своих. Потому что знаете, что это такое? Это заговор! Они завидуют нам! Заговор и сраная зависть!

Парни согласно кивали, ругаясь сквозь зубы. Под глазами у них чернели круги. Было видно, что некоторые плакали. Лит хлопнул каждого по плечу.

– Мы должны спасти команду. Мы все!

Говоря последние слова, он посмотрел на Бубу.

Амат стоял у своего шкафчика с таким видом, будто его сейчас туда вырвет. Бубу вышел из столовой и растерянно остановился у него за спиной.

– Мы должны… спасти команду, Амат. Кевина сегодня отпустят, поэтому мы сходим на первые уроки, но потом поедем в Хед. Важно, чтобы поехали все. Чтобы… им показать.

Оба старались не смотреть в сторону Маиного шкафчика. Все ученики, проходящие мимо, глазели на него, даже не глядя в ту сторону, – таким навыком быстро овладевают все подростки. На дверце – пять букв черным фломастером. Для них она отныне только это.

Кевина вывели из отделения, его подхватили заботливые руки, как будто он не мог идти сам. С одной стороны отец, с другой – мать, а рядом, как защитная стена из плоти и крови – мужчины в джинсах, пиджаках и галстуках, таких же тугих, как их сжатые кулаки. По большей части это были спонсоры клуба, двое – из правления, несколько руководителей крупных компаний и местных предпринимателей и даже один политик муниципального уровня. Но так никто из них представляться бы не стал; спроси их, кто они, они ответят: «Друзья семьи Эрдаль. Просто друзья семьи». В нескольких шагах стояла команда юниоров. Каждый в отдельности еще мальчишка, но все вместе они – мужчины. Молчаливые и грозные. Они приехали что-то доказать – кому-то.

Усаживая Кевина в машину, мама заботливо укрыла плечи сына пледом. Мужчины, вопреки обыкновению, не хлопали его по спине, а нежно гладили по щеке. Возможно, от этого им было легче. Казалось, будто жертва – это мальчик.

Беньи сидел на низкой ограде в двадцати метрах от них. Низко надвинув на лоб бейсболку, а сверху натянув капюшон, так что лицо было в тени. Никто из взрослых его не видел, но Кевин видел. Какую-то секунду, между тем, как мама накинула на него плед, и тем, когда дверь машины захлопнулась, их глаза встретились. И Кевин отвел взгляд.

Когда длинный караван автомобилей выехал из Хеда вслед за машиной Эрдалей, Беньи уже не было. На улице перед отделением полиции остался только Амат. Он надел наушники, сделал звук погромче, решительно сунул руки в карманы и один зашагал обратно в Бьорнстад.

Едва Ана вошла в школьную столовую, ее накрыла волна привычного гвалта и звона. В углу, словно на пустынном островке, сидела Мая: пусто было даже за соседними столиками. Все глазели на нее не глядя. Ана направилась к ней, но Мая остановила ее взглядом, как животное, попавшее в ловушку и предупреждающее другое животное об опасности. Медленно покачала головой. И Ана, понурясь и тяжело ступая, словно тащила на себе земной шар, отошла к другому столику в другом углу. Стыд будет преследовать ее до самой смерти.

Группа девушек постарше, – Ана видела их на кухне у Кевина, – направилась к Мае. Сперва казалось, будто Маи для них вообще не существует, потом – будто кроме нее для них не существует никого. Одна подошла ближе со стаканом в руке, остальные стеной загородили Маю от окружающих, так что потом, когда учителя будут спрашивать, все смогут сказать, что «к сожалению, ничего не видели», хотя на самом деле видели всё.

– Да кому ты нужна, чтобы тебя еще и насиловать, поганая шлюшка…

Молоко стекало по волосам Маи, капало на лицо и на свитер. Стакан, которым девица швырнула ей в голову, остался цел, голова – тоже. За крошечную долю секунды Мая увидела страх в глазах нападавшей: вдруг она переборщила – вдруг пойдет кровь, и Мая упадет? Но Мая толстокожая. Поэтому глаза хищницы снова наполнились презрением. Словно жертва больше не человек.

Это видели все, но не видел никто. В столовой было шумно и в то же время странно тихо. Хихиканье отдавалась у Маи в ушах глухим воем. Она все сидела не шевелясь, чувствуя, как боль пульсирует в брови, во лбу, потом медленно вытерла лицо несколькими маленькими салфетками, что лежали у нее на подносе. Салфетки быстро кончились. Она не смела оглянуться на другие столики, но вдруг кто-то положил рядом толстую стопку. Другая рука, уже почти такая же большая, как ее собственная, вытирала стол. Мая подняла глаза и умоляюще замотала головой.

– Если ты тут сядешь, тебе самому не поздоровится… – шепнула она.

– Я знаю, – ответил Лео.

Младший брат сел рядом и начал есть. Словно не чувствуя бесчисленных взглядов.

– Но почему? – спросила старшая сестра.

Лео посмотрел на нее глазами их матери.

– Потому что мы с тобой не такие, как они. Мы не медведи из Бьорнстада.

Почти все рассуждения о том, как ведут себя люди по отношению друг к другу, рано или поздно приходят к тезису о «человеческой природе». Учителям биологии непросто объяснять детям, мол, с одной стороны, наш вид выжил благодаря тому, что мы держались вместе и сотрудничали, а с другой – человечество развивается благодаря сильнейшим индивидам, которые всегда жируют за счет других. Так что в конце концов все сводится к спору о границах: до каких пределов допустим эгоизм и в какой мере мы обязаны заботиться друг о друге.

Кто-то непременно произнесет слова «человечность» или «гуманизм». Но это только слова. Потому что в ответ всегда скажут: «Представь себе тонущий корабль», потому что это – наглядный образ. «Представь себе горящий дом». Против этого трудно спорить. Ведь если заострить вопрос – кого ты спасешь, если спасти можно только одного человека? Кого вытащишь из ледяной воды, зная, что все в шлюпке не поместятся?

Близких. Мы всегда начинаем с семьи, уговаривала себя она. Ей было холодно, она включила на максимум все батареи, надела на себя все, что можно, но все равно ее трясло. Она ходила из комнаты в комнату. Убрала у Кевина, выбросила все простыни и наволочки, выкинула все майки и джинсы из корзины с грязным бельем в контейнеры для сбора одежды как можно дальше от дома. Пропылесосила пол, собрала все возможные пуговицы от кофточек и спустила в унитаз все возможные остатки марихуаны.

Потому что она его мать. А первыми мы спасаем своих.

Когда пришли полицейские, она встретила их расправив плечи. Адвокаты говорили, что можно было возражать, тянуть время, осложнять работу следователей, что результаты обыска и экспертизы можно оспорить, поскольку заявление поступило спустя целую неделю после предполагаемого преступления. Но мать настаивала, чтобы полицейские вошли. Повторяла раз за разом, что их семье нечего скрывать, сама толком не понимая, кого она пытается в этом убедить – других или саму себя. Она никак не может согреться. Но она его мать. Так кого ей спасать в первую очередь?