Сальвадор Дали искусство и эпатаж - Рудольф Баландин

«Война обратила людей в дикарей, отбила все чувства, – писал Дали, имея в виду Первую мировую. – Люди потеряли способность ощущать гармонию, равновесие, подробности и воспринимают только надрыв…»

Только ли надрыв? В первые годы после войны нечто подобное наблюдалось. Хотя если взглянуть на рисунки Сальвадора 1918–1925 годов, никаких надрывов не обнаружишь. Даже портрет «Больной мальчик» не производит гнетущего впечатления. Точнее сказать: определенные люди «клюют только на надрыв».

Дали обвиняет войну, общество, но только не своих почитателей-покупателей и не самого себя. Хотя выбор делал он сам.

Вдохновенно, усердно и лицемерно, находясь в США, он обличал Европу, ее искусство, а в особенности атеизм: «Истерзанная войной Европа издыхала, корчась в судорогах “измов” и не имея уже никаких сил – ни политических, ни эстетических, ни нравственных, ни идейных. Европу доконали цинизм и произвол, безликость, безмыслие и серость. Европу доконало безверие. Отведав запретного плода с древа познания и утратив даже подобие веры, Европа суеверно и слепо вверилась кумирам – несть им числа! На что только не уповала Европа – на нравственный идеал, на эстетический и даже на убогий идеал коллективизма».

Эти обвинения обрушивал из Америки на европейцев человек, еще недавно провозглашавший на митингах и в статьях идеалы коммунизма, коллективизма, атеизма! Да, конечно, свободный художник имел полное право резко изменить свои убеждения. Но зачем же поносить то, что еще недавно превозносил?

Помнится, на Нюрнбергском трибунале Артур Зейсс-Инкварт, бывший лидер австрийских национал-социалистов, в отличие от большинства других обвиняемых, не стал перекладывать свою вину на Гитлера. Он честно признал, что считает его «человеком, сделавшим великую Германию действительной реальностью… Я не могу сегодня кричать “Распните его!” после того, как еще вчера я провозглашал ему осанну».

Нет, не обязательно требовать от Дали благородной сдержанности и откровенности. Беда не в том, что он изменил свои взгляды, а в том, что сделал это из личной выгоды. Повинуясь синдрому предателя (то есть чувствуя, что поступил непорядочно), он обвинял общество, в котором был воспитан и обучен и к которому еще недавно активно приспосабливался.

Он не ограничился несколькими словами. Войдя в раж, даже не сообразил, что говорит чушь: «Впрочем, что съешь, то и выложишь…» Как тут не сказать: нет, дружок, так бывает только тогда, когда ты – копрофаг, поедатель фекалий! В остальных случаях «выкладываешь» совсем не то, что поглощаешь. Или, если понимать по Фрейду, это знаменательная оговорка?

Продолжим цитату: «А Европа к тому времени так объелась революциями и “измами”, что поноса – войны и смертей – нельзя было избежать. Страдания, причиненные всем и каждому войной 1914 года, породили наивную детскую мечту о всеобщем благоденствии, которое обязано наступить, когда революция истребит все притеснения. О том же, что первое условие благоденствия есть торжество индивидуальности, сберегающей себя под защитой закона и надличных установлений, забыли, а это одна из коренных истин. О послевоенная духовная нищета, о жалкая участь индивидуальности, поглощенной безликой массой!»

Что тут скажешь? Убогая демагогия на потребу непритязательной американской публики. Он определенно намекает: в США закон защищает индивидуальность, и это – залог благоденствия (вспомним: Гарсиа Лорка утверждал прямо противоположное – торжество в Америке механического человека).

Проклиная материализм, он тут же скромно замечает: «Я не историческая личность. При всех обстоятельствах я неизменно чувствую себя личностью антиисторической и аполитичной. Я или опережаю эпоху, или безнадежно отстаю и попасть в унисон с современниками… органически не способен».

Вот уж – извивается, как уж! Только что высказывался резко на политические темы, очень ловко попадая в унисон американским СМРАП (напомню: средства массовой рекламы, агитации, пропаганды), и тотчас отрекается от политики и современности. И снова – ложь:

«Гражданская война не переменила моих убеждений, разве что сделала их определеннее. Я всегда питал ужас и отвращение к революции, какой бы она ни была, но тогда это чувство достигло патологических степеней. Однако не сочтите меня реакционером. Реагировать (вспомните этимологию) – занятие для амебы, а я человек думающий и никаких других определений, кроме ДАЛИ, не приемлю. Тем не менее гиена общественного мнения разинула свою зловонную пасть и, пуская слюни, потребовала меня к ответу – за Сталина я или за Гитлера. Чума на оба ваши дома! Я за Дали – ныне, присно и во веки веков. Я – далинист. Я не верю ни в коммунизм, ни в национал-социализм и вообще не верю ни в какие революции. Высокая Традиция – вот единственная реальность, вот моя вера».

Тут бы ему следовало уточнить: «Моя вера здесь и в данный момент, ибо я люблю и чту самого себя, а мне здесь комфортно и безопасно, поэтому я из Америки плюю на Европу, где началась война». Припомнил бы, что некогда был единственным в Фиге-расе подписчиком «Юманите», радовался победам большевиков и в 20 лет угодил в тюрьму как противник монархии; позже сотрудничал в журнале «Сюрреалистическая революция»…

Небольшое отступление. Когда пишешь биографию незаурядной личности, входишь в этот образ, испытываешь к нему симпатию, стараешься осмыслить его поступки, понять их причину. Но если он не просто заблуждается, а лжет, клевещет, лицемерит, совершает подлости, – недопустимо умалчивать об этом. Меня, например, сильно огорчило его отношение к друзьям и родным, его трусливое поведение, когда Луис Бунюэль придушил Галу. Такой «далинизм» слишком смахивает на предательство.

«Когда началась война, мой большой друг – поэт горькой судьбы Федерико Гарсиа Лорка – был казнен в Гранаде, занятой фашистами. Его смерть превратили в пропагандистское знамя. Это подлость, потому что всякий и каждый знал не хуже меня, что на всей планете нет человека аполитичнее Лорки».

Ловко Дали выкрутился: мол, убийство произошло «в Гранаде, занятой фашистами», чтобы не сказать правду: расстреляли Гарсиа Лорку именно фашисты. Генерал Франко 26 ноября 1937 года был честнее: «В первые моменты восстания в Гранаде этот писатель погиб, так как связался с бунтовщиками». И тут же солгал, будто это был какой-то местный поэт и «невозможно судить, насколько широко распространилась бы за пределы Испании слава о нем, останься он в живых».

А вот признание чилийского поэта Пабло Неруды (некоторое время он был консулом Чили в Мадриде):

«Я не встречал больше ни в ком такого сочетания блистательного остроумия и таланта, крылатого сердца и блеска под стать хрустальному водопаду. Федерико Гарсиа Лорка был подобен щедрому, доброму волшебнику, он впитывал и дарил людям радость мира, он был планетою счастья, радости жизни. Простодушный и артистичный, одинаково не чуждый и космическому и провинциальному, необыкновенно музыкальный, великолепный мим, робкий и суеверный, лучащийся и веселый, он словно вобрал в себя все возрасты Испании, весь цвет народного таланта… Все на свете дарования, все таланты были у него, а он, как золотых дел мастер, как трудовая пчела на пасеке великой поэзии, отдавал людям свой гений».