Дневник путешествия Ибрахим-бека - Зайн ал-Абилин Марагаи

я ошибаюсь, — продолжал я. — Стоимость каждого из этих семидесяти наделов составляет, как мне представляется, по меньшей мере пятнадцать-двадцать тысяч туманов?

— Конечно.

— Тогда примерная сумма их общей стоимости, насколько точно я могу сейчас подсчитать, превышает полтора миллиона. И вот, я никак не могу понять, каким путем приобретается такое богатство! Правда, его можно собрать постепенно, если человеку посчастливится обнаружить залежи редких металлов или же выиграть в лотерее, которые так распространены в Европе. В этой игре «на счастье», заплатив небольшую сумму, действительно можно разом обрести крупное состояние. Случается и так, что человек получает наследство от какой-нибудь зажиточной семьи или богатеет на ведении торговых дел, которые все видят и понимают и которые иранцы считают «химией». Вот я и хотел бы узнать, которым же из перечисленных путей добыл свои богатства сей господин. Насколько мне известно, ни одним из них. Все знают, что когда семья этого господина изволила пожаловать в ваш город, то у него не было ничего, кроме аба и посоха. Следовательно, нет никакого сомнения в том, что это богатство бесчестным путем отнято у народа. Скажите по совести, разве не мог бы сей уважаемый господин, добывший в короткое время такие поместья и ставший миллионером за счет народа, потратить на пользу этого же народа хотя бы четвертую часть своего годового дохода? Что бы с ним случилось, если бы он основал школу, где воспитывались бы сироты бедняков, и пожертвовал в пользу этого прибежища бедных сирот доход от двух деревень? Тогда целая группа людей приобщилась бы к святому знанию. Почему бы ему не построить больницу для бедных и бездомных, чтобы неимущие страдальцы лечились в ней, а не гибли бы без присмотра и ухода в безысходной бедности и скорби на улицах города или в своих темных и тесных норах — приюте нищеты? Как по вашему мнению, допустимо ли, чтобы в столь огромном городе не было ни одной больницы? Клянусь творцом, сегодня для вас эти две вещи — школа и больница — самые необходимые, это только уплата одного из ваших многих давних долгов. Поистине, вопиющая несправедливость, что в этом большом городе нет ни одного примечательного общественного учреждения. Всякий иностранец, приезжая сюда, полагает, что вы начисто лишены высоких человеческих устремлений, и покидает город с чувством неодобрения и порицания. А что сказать о полной неурядице в делах, причина которой — ваша разобщенность? Вы не основали ни одной компании для развития торговли и расширения районов вывоза отечественных товаров, хотя большинство из вас занимается торговлей. Между тем вы во всем зависите от европейцев, начиная от бумаги, необходимой для напечатания Корана, и кончая саванами для мертвых. Если завтра по причине начала военных действий европейцы перестанут продавать вам миткаль и коленкор, то живые останутся без белья, а мертвые — без саванов. Эти пестрые, разукрашенные изображениями светильники и вся прочая роскошь — никому не нужное расточительство, завладевшее вами, как недуг. Вам стоит лишь два дня посмотреть на эти недостойные украшения, и вы начинаете гордиться собой и полагать, будто по уму, богатству и родовитости вы несравненные и единственные в мире. И невдомек вам, что уже через месяц слухи об этих пышных приемах и расточительстве устареют и ничего от вашей славы не останется. Если бы вы, собравшись, как-нибудь подсчитали все ваши безрассудные траты, являющиеся мишенью для укоров со стороны умных людей и лишним камнем на чаше весов в день страшного суда, и истратили бы половину из них на добрые дела для вашей родины, как-то: постройку больниц для бедных, создание фабрик и организацию школ для воспитания детей, то несомненно в земном и загробном мире это послужило бы причиной вашего величия и почитания. Клянусь творцом, если бы сорок лет тому назад вы занялись бы похвальными делами, которые я перечислил, — наша святая родина была бы сейчас самой процветающей страной на свете, а граждане Ирана — самым уважаемым из народов. Вкусив наук и знаний, они вознеслись бы головой достоинства до самых небес. Увы! Вы беспечно промотали свое время и, предав забвению чувство национальной гордости, позволили другим нациям презирать и попирать вас. Если бы сорок лет тому назад вы открыли школы, о которых я говорил, то сегодня вас не одолела бы черная немочь тщеславия и стремления к китайской роскоши и на подобных собраниях вы обсуждали бы только способы, ведущие к прогрессу страны и нации. Тогда бы вы не угнетали собравшееся у нашего уважаемого хозяина общество своими бессмысленными пересудами и не заставляли бы всех приветствовать вас с почтением, когда вы являетесь с опозданием на полтора часа позже всех, рассчитывая, что ваши почетные места всегда останутся за вами.

При этих словах я вдруг заметил, что хозяин дома как будто смутился; бедняга от неловкости весь покрылся потом. Украдкой он делал мне знаки, умоляя ради его жизни замолкнуть.

— Господин, — сказал в это время один из гостей, обращаясь к хозяину дома, — ваш уважаемый гость довольно странный человек. Уж очень он речист!

— Да, господа, — сказал в ответ на это хозяин дома, — мой друг обладает чрезвычайно развитым чувством патриотизма и национального достоинства. И все эти разговоры он ведет от величайшей любви к родине и своим дорогим соотечественникам. Что он может поделать с собой — ведь он не волен в своих чувствах служения родине и любви к народу!

Несколько человек, прервав его, одновременно вступили в разговор:

— Клянемся богом, это так!

— Всякий, кто бывал в чужих краях и наблюдал чувства иностранных людей в отношении родины, поймет, о чем говорит этот человек!

— Все, что он говорит — святая правда!

— Мы и впрямь до сих пор не нюхали запаха любви к родине и не сделали ни шага к единению.

В этот момент известили, что ужин готов. Все вскочили и в один голос стали приглашать меня: «Пожалуйте! Пожалуйте!». Я, невольно засмеявшись, прошел вперед. Мы подошли к скатерти, и какая изумительная это была скатерть! Какие разнообразные и красиво украшенные блюда — как будто на них расцвели цветы! За едой разговор велся о всякой всячине, и вечер прошел весь в подобном времяпрепровождении.

Мы пробыли в Тебризе еще восемнадцать дней, и за все это время я видел лишь пустое хвастовство и чванство здешнего населения. Не было в этих людях ничего, что служило бы на пользу в жизни земной и умалило бы их грехи в