Одержимость Малиновского - Маргарита Светлова

— Вань, когда люди счастливы, у них не отражается боль в глазах. Я же не слепая, вижу — что-то тебя тяготит. И ты вроде бы рядом, я должна радоваться, но… — мой голос дрогнул, и всё же собравшись, сказала, что чувствую: — Я чувствую себя за бортом твоей жизни… И отношения у нас, мягко сказать, своеобразные: ты держишь меня на расстоянии, не подпуская к себе близко, мы словно чужие друг другу люди. Если эта модель семьи тебя устраивает, то меня нет. Нам лучше…

— Вот если сейчас скажешь расстаться, я ей-богу, я тебя высеку. Лучше молчи, не доводи до греха. Ладно, говори, что ты хочешь узнать?

— В смысле?

— Мир, ты завела этот задушевный разговор с примесью шантажа ведь не просто так. Кстати, больше такое не прокатит — никогда не шантажируй меня, я такой способ общения не приемлю.

Его реакция говорила, что подобное с ним уже происходило… или происходит.

— Вань, кто тебя шантажирует? Почему ты к папе моему не обратился, он его порвёт как тузик грелку.

— Забавная ты, Мира, — по-доброму улыбнулся Иван. — А впрочем, девочкам свойственно считать, что их отцы всесильны. Только, солнце, есть люди и покруче наших родителей. А насчёт шантажа — это уже в прошлом.

— Ты что-то противозаконное сделал, это тебя гложет, да? — Он смотрит на меня с тоской, а у меня сердце болезненно сжимается. — Вань, я никому не скажу, и, клянусь, осуждать не буду.

— Знаю, милая. — Погладил меня по щеке. — Успокойся, ничего такого я не делал. Просто некотором людям понадобились мои услуги, и чтобы я не мог сорваться в любой момент с крючка, нашли моё слабое место — родню.

— Они что, намекали, что в случае неповиновения расправятся с родными? Ты что, на мафию работал?

— Всё мимо… — вновь усмехнулся он. — Котёнок, есть пострашнее люди, чем бандиты. Это те, кто сидят в креслах, и где эти кресла находится, думаю, ты догадалась. И убивать им не нужно было, чтобы держать меня на коротком поводке. Помнишь, как-то на мой день рождения мы подслушали разговор твоего отца с Яном?

Не может быть… Получается, за то, что мой отец убил того гада, Иван расплачивался?

— Мне очень жаль, что ты пострадал за чужой поступок, и спасибо, что спас моего отца от тюрьмы.

Мне было невыносимо знать, что Иван пострадал из-за моей семьи.

— Опять делаешь скоропалительные выводы. Главным рычагом давления на меня была матушка и тётя Лиза, а остальных просто прицепом зацепило. Когда мой биологический отец изнасиловал матушку, а тётя Лиза спалила злачное место, куда была продана для развлечения, таким же извращенцам, как и он…

Иван замолчал — видимо, воспоминания до сих пор болезненны для него. Было видно, как ходят желваки на его лице, он сжал руками скамейку, пытаясь побороть приступ ярости. И я его понимаю.

— …Так вот, им пришлось скрываться под чужими именами, брать кредиты, чтобы меня вылечить… да много чего делать. И пусть это было вынужденной мерой — они опасались за свою жизнь, но, как ни крути, это всё противозаконно. Плюс если бы эти люди захотели, могли и приписать им лишних грешков, а твой отец и Лютов впряглись, и началось бы чёрт знает что. Было проще подыграть, соглашаясь на их условия, усыпляя их бдительность, а когда это случится — уничтожить всё, что может навредить близким. Как выяснилось, у них на всех был нехилый компромат. Посему дальше это был мой выбор. Скажем так: таким способом я закрыл долг перед всеми, кто когда-то помогал моей матушке. А вот ей за то, что подарила мне жизнь, мне нечем отплатить.

— А просто любить не пробовал?

— Мир, странные вы… Любить — это не значит кричать на всех углах об этом. Я предпочитаю делами доказывать. Разве меня можно упрекнуть, что я плохой сын? Да я за всю жизнь ни одного грубого слова матушке не сказал, всё от меня зависящее делал для семьи. Если и можно меня упрекнуть, так это в том, что у меня работа далеко от дома. И не мозолил ей глаза не просто так, а для её блага. Думаешь, я не хотел с ней больше времени проводить? Если так, то ошибаешься, матушка для меня… — его голос надломился… — Да я ж её боготворю…

— Вань, ты забыл? Я же в курсе, почему ты так поступал, — касаюсь его плеча.

— Нет, котёнок, ты заблуждаешься. То, что мы услышали тогда в кабинете твоего отца, это лишь вершина айсберга.

— Это ты ошибаешься, мне всё известно, я подслушала твой разговор с дядей Мишей. — Решила и я быть с ним откровенной — так правильно. — Сидела в кустах, слушала вас и беззвучно плакала.

— Ты мой маленький партизан… — вновь коснулся моего лица. — Я удивлён, что в этот раз ты не принялась штурмом брать помещения, в которые входить запретил.

— Я умею на ошибках учиться, тот урок запомнила на всю жизнь. Не полезла бы туда, ты ничего не узнал бы… До сих пор себя корю.

— Не стоит, котёнок, это обязательно случилось бы, только немного позже.

— Но знаешь, из-за твоего запрета мне неуютно… — Он тяжко вздохнул, отворачиваясь. — Вань, это не значит, что я требую или порошу мне всё рассказать — раз ты этого не делаешь, значит, есть причины.

Он вновь повернулся ко мне, медленно окинув моё лицо взглядом, словно лаская.

— Мир, я не всё могу рассказать, это не только меня касается. Возможно, позже я поделюсь с тобой своей тайной, только уверен, она не добавит мне бонусов в твоих глазах.

— Вань, я всё смогу принять, кроме одного — убийство невинных людей.

— Ну… тогда я могу спать спокойно, от моей руки ни одни невинный не пострадал. Хотя нет… Вот спать как раз сейчас я спокойно и не могу.

— Что-то случилось? — Иван провёл по моему телу красноречивым взглядом. — Не вижу проблемы… — поднимаюсь я с лавочки и встаю напротив любимого. — Эта красота, — показывая руками на своё тело, многозначительно смотря на него, лукаво улыбаясь, — жаждет твоих прикосновений.

Взгляд Ивана изменился, исчезли из него ирония и ласка, и начала разгораться страсть, которая обжигала и, одновременно, манила. Дышать стало нечем, словно воздух резко стал густым. Вся моя смелость испарилась, я так же, как и раньше, робею. Он молчит, и это действует на нервы, липкий страх начинает окутывать мой разум. Да, я по-прежнему боюсь, что отвергнет, наверное, эта фобия будет преследовать меня до конца моих дней.

— Милая… — его голос стал глухим, — не играй со мной, — пожирая меня алчным взглядом, произносит, я вижу по напряжённо мышцам на его руках, груди, что он сдерживается из последних сил. — Если я прикоснусь, уже не смогу остановиться, и твоя брачная ночь накроется медным тазом. А вы, девочки, любите романтику: лепестки роз, свечи… — его голос становится ниже, а дыхание прерывистым. — Беги от меня, пока можешь…

— Кто сказал, что мне нужен этот романтический пафос? — пытаюсь смотреть на него с вызовом, только румянец на щеках выдаёт моё смущение.

— Если ты сейчас не уйдёшь, я не смогу сдержаться… — он, поднимаясь в полный рост, пытается взять себя в руки, жадно вдыхая кислород, его грудная клетка ходит ходуном. — Ты не понимаешь, о чём просишь…