Образ врага - Полина Дашкова

– И все-таки вы решились оставить ребенка, – еле слышнопроизнес Деннис.

– Нет, – она покачала головой, – я почти сразу принялатвердое решение, что ребенка не будет. Ну в самом деле, как можно рожать отчеловека, который для меня перестал существовать? Разумеется, было бы логичноизбавиться от ребенка. Мне жилось бы куда спокойней, удобней, я нашла быхорошую работу, вышла замуж, родила бы потом другого ребенка. Я уже принялатвердое, разумное решение. Моя мама была совершенно права, и правы миллионы женщин,для которых это всего лишь досадная, но несложная хирургическая операция. Мнепросто в последний момент стало до ужаса жалко ребенка, которого уже никогда небудет. Другим, желанным, своевременным, правильным детям суждено родиться, аэтому нет. Никогда. Жалость оказалась сильней здравого смысла, нормальнойжитейской логики. Я сама не ожидала, что так получится.

– Ваши родители знали, от кого ребенок?

– Папа знал все. Почти все. Но папа умер. А маме я потомсказала, что отец ребенка вовсе не Карл, просто случился у меня другой роман,именно поэтому я рассталась с Карлом. В общем, она поверила. Какая разница,кто отец, если нет никакого отца? Мальчик здоровый, умный, развиваетсянормально. Мама, конечно, любит его, но видимся мы редко. У нее новый муж,много работы, она преподает, ее приглашают читать лекции в Англию, во Францию,в Америку, она написала два учебника по глазным болезням…

– А Максим? Он ведь спрашивал, кто его отец?

– Погиб его отец, – она тряхнула волосами, – разбился вмашине. Мы учились вместе, потом встретились, была короткая любовь, а черезнесколько дней он погиб. Он был замечательным, чудесным человеком, самымлучшим. Я не только Максима, но и себя сумела убедить в этом. Правда, когда явпервые увидела в какой-то газете фотографию Карла, узнала, кто он, прочитала отеррористическом акте в Северной Ирландии, потом про захват заложников вАмстердаме, потом… Знаете, я запрещала себе искать информацию о нем, но всевремя почему-то натыкалась на очередной взрыв или на убийство какого-нибудьполитического деятеля. А потом я узнала, что он погиб. Он не один раз погибал,и кто-то из журналистов заметил, что нет на земле человека, который читал быпро самого себя столько некрологов… А вообще, Деннис, я вам ничего нерассказывала. Я все выдумала. Нет никакого Майнхоффа.

– Простите меня, Алиса, – он резко встал, подошел к креслу,в котором она сидела, сжавшись в комок, – простите, но сейчас уже нельзя игратьв жмурки. Все это было, и все это правда. Опасная и для вас, и для вашего ребенка.Я много читал о Маййкоффе. У нас в Америке издавалась о нем книга, оченьподробное исследование. Там много фактов и фотографий. Я помню его лицо.Максим…

– Нет! – она вскинула руку, словно защищаясь.

– Максим похож на него, Алиса. Очень похож. Майнхофф неоставит вас в покое.

– Но ведь это нелогично, Деннис. Вы прекрасно знаете, что внаше время, когда есть банк спермы, и отцовство для многих – пустой звук… Ну,подумаешь, какая-то русская родила от него ребенка десять лет назад. Он бандитс мировым именем, у него может быть дюжина детей в разных странах…

– Не обманывайте себя, Алиса, – покачал головой Деннис, –если бы ваше с ним знакомство ограничилось двумя неделями в студенческомлагере, вы еще могли бы тешиться иллюзией, будто ему все равно и он не станетискать встречи со своим сыном. Но вы слишком хорошо его знаете. Вы ведь самисказали – его сын, его кровь, его собственность. Фотографии. Встреча на пляже.Разве этого не достаточно, чтобы понять: он не оставит вас в покое?

– А если я сообщу в полицию? – быстро спросила Алиса.

– Вас не выпустят из страны. Вами будет заниматься МОССАД.Не уверен, что они обеспечат безопасность вам и Максиму. Более того, я неисключаю, что они попытаются использовать эту информацию в своих целях, далекихот целей вашей безопасности… Простите, я неловко выразился, в общем, мнекажется, полиция вам не поможет. Да и слишком уж много придется объяснять. В ихглазах вы будете…

– Да, я знаю, как буду выглядеть в их глазах. Бывшаялюбовница международного террориста. Но главное даже не в этом. Я не могудопустить, чтобы Максим узнал правду. Не могу. Он слишком маленький, для негоэто станет страшным потрясением. И, честно говоря, я не знаю, чего больше боюсь– Карла или этой правды…

– Но все-таки что-то вы чувствовали к нему, – медленнопроизнес Деннис, это не была случайная интрижка. Вы встречались на протяжениичетырех лет. Неужели в нем, тогдашнем, не было ничего пугающего или хотя быстранного для вас?

– Было. Конечно, было. Но я привыкла не придавать особенногозначения словам, болтовне. Я сама человек не слишком разговорчивый и чужиеслова часто пропускаю мимо ушей. Папа с детства внушил мне, что судить очеловеке можно только по его поступкам, но никак не по словам. Многие болтаютсегодня одно, завтра другое. Карл болтал глупости, он издевался над всем мироми тут же смеялся над собой. Он умел смеяться над собой. Это мне нравилось.

– Наверное, не только это?

– Конечно, не только. Если бы я знала, если бы моглаобъяснить… голос, усмешка, разрез глаз, походка, запах. Меня страшно тянуло кнему, вопреки здравому смыслу, вопреки его злой болтовне и всяким моимподозрениям.

– Вы подозревали, что он не просто болтун, а серьезныйпреступник?

– Нет.

– Но вы сказали «подозрения»….

– Оговорилась.

– Я читал где-то, что в советской России контакты синостранцами фиксировались КГБ. Вас не беспокоила эта организация?

– Нет. Граждане социалистических стран были не совсеминостранцами, а студенты и аспиранты, которые учились в Москве, – тем более.

– А сейчас вы что-нибудь чувствуете к нему?

– Я уже сказала, – Алиса поморщилась, – он пересталсуществовать для меня одиннадцать лет назад. Сейчас есть только страх иотвращение. Я не хочу, чтобы мой сын когда-нибудь узнал, что его отец убийца…Ладно, Деннис. Я очень устала. Уже светает. Спасибо вам, и спокойной ночи, –она соскользнула с кресла.

Он шагнул к ней, быстро, молча обнял, прижал к себе таксильно, что несколько секунд она не могла шелохнуться. Она чувствовала егоживое тепло, чужое, ненадежное, обманчивое, но все-таки живое. Он отвел губамипрядь с ее щеки, и ей захотелось плакать от собственной слабости, отодиночества, оттого, что сейчас непременно произойдет, а потом она себе непростит. Нет ведь опять никакой любви, вообще ничего нет. Только страх ислабость, и желание спрятаться, вжаться лицом в чужое плечо, дать себе короткуюпередышку.

– Мама! Мамочка! Ты где?

Максимкин сонный голос звучал в тишине сквозь тонкую стенкутак отчетливо, словно ребенок находился здесь, в комнате. Алиса резкоотстранилась, Деннис быстро поцеловал ее в губы, растерянно уронил руки, шагнулвслед за ней в коридор.