Шардик - Ричард Адамс

Именно благодаря своей аскетичной преданности служению, а даже не готовности приближаться к медведю, не пророчествам и не прочим сопутствующим вещам Кельдерек удерживал власть над городом и внушал благоговейный трепет не только простому люду, но даже баронам, прекрасно помнившим, что в недавнем прошлом он был обычным ортельгийским охотником. Все ясно понимали, что он заложник своей вседовлеющей честности и не находит удовольствия в роскоши и вине, девушках и цветах, торжествах и празднествах Беклы. «Он разговаривает с владыкой Шардиком! — говорили люди, когда он медленно шагал по улицам и площадям под мерные удары гонга. — Мы живем на солнечном свету, потому что он забирает себе всю тьму города». «Меня от него в дрожь бросает», — сказала куртизанка Гидраста своей очаровательной подруге, выглядывая вместе с ней из окна жарким днем. «Его-то небось от тебя в дрожь не бросит», — откликнулась подруга, кидая спелую вишенку проходящему внизу юноше и высовываясь из окна чуть дальше.

Сам Кельдерек полагал честность совершенно естественным требованием для него, движимого необходимостью постичь истину, что не имела бы никакого отношения к благополучию, которое он принес ортельгийцам, и к собственной роли короля-жреца. В своих пророчествах и толкованиях он не столько изменял своей честности, сколько вынужденно подчинялся обстоятельствам до того времени, пока не найдет искомое: так врачеватель, вплотную подошедший к разгадке подлинной причины болезни, продолжает лечить пациентов общепринятыми методами — не из лукавых или своекорыстных намерений, а потому лишь, что ничего лучшего нет и не будет, пока он не достигнет своей великой цели. Кельдерек мог бы одурманивать Шардика, чтобы безбоязненно приближаться к нему в назначенные дни при большом скоплении народа, мог бы ввести человеческие жертвоприношения или иные изощренные формы принудительного поклонения, и никто не сказал бы и слова против — таким глубоким почтением пользовался король-жрец; однако вместо этого он подвергал себя смертельной опасности в полутемном пустом зале, где каждодневно подолгу молился и размышлял о непостижимой тайне. О сокровенной истине, которой еще предстояло овладеть, но заплатив дорогой ценой, о той единственной истине, достойной познания, рядом с которой все прежние религии покажутся жалкими суевериями, мудреной чепухой, имеющей не больше значения, чем шепотные детские секреты. Именно эта истина станет величайшим даром Шардика людям. И жреческое служение Кельдерека — в глазах всех остальных уже обладающее всей полнотой знания, а значит, имеющее неизменный, сугубо обрядовый характер и состоящее только в своевременном отправлении ритуалов — на самом деле является непрерывным мучительным поиском, в ходе которого он никогда не направляет свои шаги вспять и не проходит дважды одними и теми же путями. В свете всеобъемлющей истины, явленной через него миру, получат объяснение — и даже оправдание — все прежние неблаговидные поступки, все прегрешения против правды и даже… даже… здесь нить его мыслей всякий раз обрывалась, и перед внутренним взором возникал Гельтский тракт под поздней луной и сам он, безмолвно глядящий вслед Та-Коминиону и его пленнице. Тогда Кельдерек испускал стон и принимался расхаживать взад-вперед вдоль решетки, стуча кулаком по ладони в попытке отвлечься от тяжелых воспоминаний и мотая головой, точно больной Шардик.

Ибо мысли о тугинде не давали ему покоя, хотя весь ход событий показал, что Та-Коминион поступил правильно, что она помешала бы чудесной победе над бекланским войском и последующему захвату столицы. После того как Шардика доставили в Беклу и все провинции, кроме южных, примыкающих к Икету, признали власть завоевателей, бароны при полном согласии Кельдерека решили, что с их стороны будет и великодушно, и разумно послать к тугинде вестников с сообщением, что прежние ее заблуждения прощены и теперь ей настало время занять место среди них, поскольку, несмотря на все влияние, обретенное Кельдереком, ни один ортельгиец не утратил мистического благоговения перед Квизо, привитого с раннего детства, и многих беспокоит, что предводители народа в нынешнем своем благоденствии словно бы забыли о тугинде. Все знали, что в промежуток времени между пришествием Шардика и битвой в Предгорье погибли две жрицы; и покуда провинции в большинстве своем отказывались подчиниться новым правителям Беклы, бароны могли говорить подданным, что они попросили тугинду оставаться на Квизо ради ее же собственной безопасности. Многие ожидали, что Шардика, как в былые времена, поселят на Квизо, когда найдут. Однако Кельдерек, пускаясь на поиски медведя, даже в мыслях такого не имел: ведь, отправившись с Шардиком на остров тугинды, он лишился бы верховной жреческой власти, а оставшись в Бекле без Шардика, утратил бы положение правителя. Сейчас, когда Шардик находился в Бекле и северные провинции покорились ортельгийцам, убедительно объяснить отсутствие тугинды больше нельзя было ничем, кроме как ее собственным нежеланием явиться в столицу. Поэтому посланницам — в число которых входила Нилита — велели в обращении к ней особо подчеркнуть, что она ослабит веру народа и боевой дух войска, коли не признает превосходства Кельдерека в умении толковать волю Шардика и выкажет мелочную зависть и злобу, скрываясь на Квизо и тем самым лишая ортельгийцев всего, что она для них значит.

— Теперь мы можем высказываться в самых решительных выражениях, — заявил Гед-ла-Дан остальным участникам баронского Совета. — Не забывайте, тугинда уже не та могущественная фигура, перед которой мы трепетали во дни Бель-ка-Тразета. Она ошиблась в толковании воли владыки Шардика, тогда как Та-Коминион и Кельдерек все поняли правильно. Мы проявляем к ней ровно столько уважения, сколько она заслуживает, по нашему мнению, и в дальнейшем мера нашего уважения будет зависеть от того, насколько тугинда окажется нам полезна. Но так как многие ортельгийцы по-прежнему глубоко ее почитают, представляется разумным для пущей нашей безопасности доставить ее в Беклу. На самом деле, если она не явится добровольно, я самолично приволоку ее сюда.

Кельдерек не сказал ни слова против резкого заявления Гед-ла-Дана, поскольку был уверен, что тугинда с радостью примет предложение о восстановлении в высокой должности — и тогда он поможет ей вернуть репутацию в глазах баронов.

Посыльные возвратились без Нилиты. Там, на Квизо, она вдруг прервала свою заготовленную речь и пала к ногам тугинды, вся в слезах, умоляя о прощении и страстно заверяя, что никогда впредь не отступится от нее. Выслушав послание баронов до конца, тугинда просто напомнила девушкам, что ее отправили обратно на Квизо в качестве пленницы. Сейчас, сказала она, у нее не больше свободы действий, чем у Шардика, которому отказано в праве решать, где находиться и куда направляться.

— Но можете передать вашим хозяевам в Бекле, — добавила тугинда, — когда владыка Шардик вновь обретет свою свободу, я обрету свою. И еще скажите Кельдереку, что он точно так же связан по рукам и ногам, пускай и воображает себя свободным, и однажды он это поймет.

С таким вот ответом посланницы и вернулись.

— Чертова сука! — выругался Гед-ла-Дан. — Да в таком ли она положении, чтобы пытаться скрывать свое угрюмое разочарование за наглыми речами, когда она явно не права, а мы явно правы? Я сдержу свое обещание, причем незамедлительно.