Ты кем себя воображаешь? - Элис Манро

— Вы ведь ненадолго приехали? — спросила женщина из Сарнии.

Роза ответила, что возвращается в Торонто завтра, воскресным вечером.

— Должно быть, у вас очень насыщенная жизнь, — сказала женщина и громко вздохнула. Одна эта белая зависть уже выдала бы в ней приезжую, нездешнюю.

Роза думала о том, что в понедельник, в полдень, должна обедать с мужчиной, а потом отправится с ним в постель. Это был Том Шепперд, которого она знала очень давно. Когда-то он был в нее влюблен и писал ей любовные письма. Последний раз, когда Роза была с ним в Торонто — когда они потом сидели в постели и пили джин с тоником (они всегда много пили, когда были вместе), — Роза вдруг подумала или поняла, что и сейчас где-то есть женщина, в которую он влюблен и за которой ухаживает на расстоянии. А когда он писал письма ей, Розе, то наверняка предавался изнурительной постельной гимнастике с какой-нибудь другой женщиной. И еще все это время у него была жена. Розе захотелось спросить его об этом: о потребности, о препятствиях, об удовлетворении. Ее интерес был дружеским, без претензий, но она знала — чувствовала, — что спрашивать нельзя.

Разговор посетителей клуба перекинулся на лотерейные билеты, бинго и выигрыши. Картежники — среди них сосед Фло — говорили о человеке, который будто бы выиграл десять тысяч долларов, но скрыл это, потому что несколькими годами раньше обанкротился и был должен деньги куче народу.

Один мужчина сказал, что после банкротства человек уже никому ничего не должен.

— Тогда, может, и не был, — ответил другой. — А теперь должен. Теперь-то у него деньги есть.

Большинство его поддержало.

Роза и Ральф Гиллеспи смотрели друг на друга. Меж ними висела в воздухе та же молчаливая шутка, тот же заговор, то же взаимное утешение: все то же, все то же.

— Я слыхала, ты у нас знатный пародист, — сказала Роза.

Это была ошибка: не надо было ничего говорить. Он засмеялся и покачал головой.

— Да ладно. Я слыхала, ты замечательно изображаешь Мильтона Гомера.

— Ну уж не знаю.

— А он еще живой?

— Насколько я знаю, он в окружном доме престарелых.

— А помнишь мисс Хэтти и мисс Мэтти? Они устраивали показ «волшебных картин» у себя дома.

— А то!

— Я до сих пор так и представляю себе Китай.

Роза болтала не умолкая, хоть и мечтала остановиться. В другом обществе поняли бы, что ее болтовня забавна и задушевна, что Роза явно и бессмысленно флиртует. Но Ральф Гиллеспи почти не реагировал, хотя и слушал внимательно и, кажется, с охотой. Говоря, Роза пыталась понять, что он хочет от нее услышать. Он точно чего-то хотел. Но даже не пошевелился для этого. Розе пришлось пересмотреть свое первое впечатление — застенчивого мальчишки, заискивающего перед публикой. То был лишь поверхностный образ. Теперь она видела Ральфа самодостаточным человеком, привыкшим жить в трудных обстоятельствах и, вероятно, гордым. Ей хотелось, чтобы он заговорил с ней с того, глубинного уровня, и казалось, что сам Ральф тоже этого хочет, но им помешали.

Но когда Роза вспоминала этот бесплодный разговор, ей всегда чудилась волна доброты, сочувствия и прощения, хотя, конечно, ни о чем подобном они не говорили. Тот особый стыд, который она как будто всюду носила с собой, чуть ослабел. Вот чего она стыдилась в своей актерской игре: того, что, может быть, обращает внимание не на главное, что копирует коленца, когда надо бы взять что-то лежащее в глубине — тон, оттенок, а она не может и не хочет уловить нужное. Она подозревала это не только в отношении актерской игры. Порой все, что она когда-либо сделала, казалось ей ошибочным. И, беседуя с Ральфом Гиллеспи, она чувствовала это с небывалой остротой, но позже, когда вспоминала о нем, собственные ошибки уже казались ей неважными. Она была в достаточной степени человеком своей эпохи, чтобы задаться вопросом: может быть, то, что она чувствует к Ральфу, лишь теплота сексуального влечения, связанное с этим любопытство? Но она решила, что нет. По-видимому, на свете существовали чувства, о которых можно было говорить только в переводе. Не исключено, что и действовать под влиянием этих чувств можно было тоже только в переводе. А не говорить о них и не действовать исходя из них было правильным решением, поскольку любой перевод — сомнителен. А также опасен.

Именно поэтому Роза ничего не стала объяснять Брайану и Фебе про Ральфа Гиллеспи, когда вспоминала церемонию Мильтона Гомера с младенцами или дьявольскую радость, с которой он качался на качелях. Она даже не упомянула, что Ральф уже умер. Она знала, что он умер, потому что до сих пор получала городскую газету. В прошлое Рождество Фло преподнесла Розе подписку на семь лет, сочтя, что должна ей что-нибудь подарить. В своем репертуаре, Фло заявила, что газета — исключительно для людей, обожающих видеть свое имя в печати, и что читать там нечего. Обычно Роза пролистывала газету и швыряла в ящик для растопки. Но статью про Ральфа она увидела, потому что та была на первой полосе.

Мистер Ральф Гиллеспи, старшина военно-морского флота в отставке, получил травмы головы, несовместимые с жизнью, в клубе Канадского легиона в субботу вечером. В инциденте не участвовали другие лица, и, к сожалению, тело обнаружили лишь через несколько часов. Предположительно, мистер Гиллеспи принял дверь в подвал за дверь на улицу и потерял равновесие, которое ему было трудно сохранять еще и из-за старой травмы, полученной во время службы в военно-морском флоте и приведшей к частичной инвалидности.

После этого в заметке указывались имена родителей Ральфа — судя по всему, еще живых — и его замужней сестры. Похороны будут организованы Канадским легионом.

Роза никому об этом не говорила и была рада, что по крайней мере это ей не удастся испортить пересказом. Хотя и знала, что ее удерживают не только соображения порядочности, но и отсутствие материала. Что могла она сказать о жизни Ральфа Гиллеспи? Разве лишь то, что она чувствовала эту жизнь — очень близко к своей, ближе, чем жизни ее былых возлюбленных. Словно ее жизнь и жизнь Ральфа лежали в соседних ячейках.